Великий поток
Шрифт:
Алексис вслед за Георгием Петровичем стал торговать коврами. Вся наша квартира в персидских коврах, они и на полу и на стенах, среди них есть такие, которые стоят целое состояние. Иногда Алексис приводит покупателей, но они редко что-нибудь покупают. Деньги дешевеют с каждым днем, и их нужно побыстрее тратить, потому что завтра на ту же сумму не купишь и половину того, что купишь сегодня.
26 сентября
Открылся оперный сезон, и я опять на малых ролях, которые мне порядком надоели. Мне все неинтересно, скучно, все меня раздражает. Боюсь, что, когда у меня испортится фигура, я уже не смогу выходить на сцену,
На прошлой неделе мы с Алексисом зарегистрировали наш брак в Городской мэрии, теперь мы с ним муж и жена, и мы оба носим обручальные кольца. Я взяла себе его фамилию и стала Светланой Наоборотовой. Мне кажется это намного убедительней, чем моя старая фамилия Сикорская, связанная с какими-то польскими шляхтичами. В новой фамилии есть упругость и упрямство — такая я по сути и есть. И мой ребенок будет носить эту фамилию, и дети моих детей.
12 декабря
Ну вот, я уже не пою в опере. Ко мне ходит мать Авета по имени Сираник, которая оказалась опытной акушеркой. Сегодня утром она водила меня к врачу, который посмотрел меня и сказал, что моя беременность протекает нормально и что у меня будет двойня. Услышав об этом, я сначала смутилась и испугалась, но потом испуг прошел, и теперь я жду этого события с нетерпением и без страха. Я чувствую себя за Алексисом как за каменной стеной. Может быть, это произойдет еще до Нового 1919 года.
7 января 1920 г.
Это случилось в канун Нового года — у меня родились, один за другим, два здоровеньких и красивых мальчугана — и совпало с ужасным событием, о котором мне рассказали только тогда, когда я окрепла и встала на ноги, со смертью моего вернейшего и деликатнейшего друга Авета. Бедная Сираник рано утром принимала мои роды и, вернувшись домой, нашла Авета лежащим на тахте с открытыми глазами и уже остывшим. Сердце Авета остановилось внезапно. Он почувствовал легкое головокружение, и сестра Сираник, бывшая в это время у них, уложила его на тахту и накрыла пледом. Говорят, лицо Авета было спокойным и даже счастливым. Мне стыдно, что я почти не виделась с ним в последние месяцы и не знала, как он живет. Нет, я знала, что после того, как закрылся наш ресторан, он жил очень плохо и очень нуждался.
28 июня
Пишу на палубе корабля, только что отчалившего от порта Батуми и идущего в Стамбул. Ветрено, и все море покрыто белыми барашками. В сторону берега бегут облака, окрашенные оранжевыми бликами закатившегося солнца.
Мы уезжаем вместе с большой группой учеников и последователей Георгия Петровича. Георгий Петрович везет с собой все свои ковры, надеясь, что, продав их, он сможет выручить какие-то средства для того, чтобы мы могли начать новую жизнь на новом месте.
Маленького Афанасия, завернутого в кулек, держит на руках привязавшаяся к нам и поехавшая вместе с нам Сираник, а заболевший перед отъездом ветрянкой Васенька остался с моими родителями. Мы не могли больше ждать, все уже было готово к отъезду. Папа обещал привезти его к нам через месяц или два.
Георгий Петрович и Алексис стоят на корме и смотрят на оставленный берег. В Батуми остались провожавшие нас папа, мама, Ламара, Гиви и многие, многие другие близкие нам люди. Прощайте, друзья, прощай, Грузия, прощай, моя большая Родина! Увижу ли я вас снова?
Испытание солью и сахаром
Духовные испытания,
Большинство людей живут, задавленные безрадостными трудами, поглощенные сиюминутными заботами, не имея сил взглянуть на себя со стороны. Человек живет в подножии огромной горы, которой он является сам, но он не видит этой горы и думает, что ее нет, а есть только его дом или квартира, его жена или любовница, его сосед и дерево под окном. Религия рассказывает ему о вершине горы, напоминая каждый раз, что она для него недостижима. Жизнь является для него испытанием, но он этого не видит, не понимает и проходит мимо нее. Многие не выдерживают и гибнут от бессмысленности и отчаяния, от обиды на судьбу.
Испытания дают человеку урок, учат его видеть себя, чего он обычно не умеет. Когда мне было 23 года и я жил с родителями в Симферополе в их большом новом доме с садом, ко мне приехал мой друг Степан. Купив в Симферополе дом, мои родители потратили на него все свои сбережения и жили в нужде, а я разделял их заботы и старался им помочь. Степан же был философом, и когда он мыслил, он забывал обо всем на свете. Мои родственники, и в особенности сестра, никогда ни о чем не забывали, кроме того, они знали, что именно Степан увел меня с прямой дороги, намеченной ими для меня. Степан был мыслящим и свободным человеком, они же были раздавлены миллионом забот по дому и по саду, а я находился посредине, сочувствуя и родителям, и Степану.
Как-то я предложил Степану пособирать ягод с вишневого дерева, а потом попить чай с вишнями. Степан охотно принял мое предложение. Захватив стремянку, мы с ним вышли в сад. Степан залез на стремянку и начал громко рассуждать, а я стоял внизу и думал о том, что рассуждения Степана с неодобрением слушают мои родители. Я поймал себя на том, что сам слушаю его с раздражением. Мне хотелось, чтобы собирание вишен поскорее закончилось, тем более, что Степан, увлекшись своими мыслями, вовсе забыл о вишнях. Через час, так и не сорвав ни одной вишни, Степан спустился со стремянки и широким жестом пригласил меня на кухню пить чай. В саду, стоя на стремянке, он разобрал очень трудный вопрос и был доволен, я же был раздавлен своей раздвоенностью, но странное дело — я себя не видел. Я видел причину своего раздражения в Степане.
Я считаю Степана своим первым и главным наставником, при этом он был в моей жизни источником самых сильных страданий. Когда через несколько лет после памятного сбора вишен в родительском саду я вместе с моим новым другом В.С. приехал к Степану в южный город, в котором прошла моя юность, Степан настоял на том, чтобы мы поселились с ним в его однокомнатной квартире. Это означало, что мы должны были жить в его ритме, то есть вести разговоры ночи напролет, а на следующий день — спать до вечера. В.С. легко перенял расписание Степана, я же очень долго не мог к нему привыкнуть, просыпался по утрам от яркого света, а в ночные часы очень хотел спать. Однако больше всего меня огорчало то, что Степан по ночам вел долгие разговоры с В.С., а на меня не обращал никакого внимания. Я пробовал переключить его внимание на себя, но у меня ничего не получалось. Как-то обидевшись на своего старого друга, я ушел из его дома посреди ночи с намерением больше к нему не возвращаться. Степан и В.С. меня не удерживали.