Великий страх
Шрифт:
– Господа! – воскликнул король. – Я взываю к вашему милосердию: пощадите моих лейб-гвардейцев!
Как я ненавидела в эту минуту весь этот сброд! Его низость, подлость, жадность, его отвратительную жестокость. Сама не понимая, что делаю, я вскочила на ноги и, сжимая кулаки, яростным хриплым голосом прокричала:
– Разве вы французы?! Вы дикие звери, каннибалы, чудовища! Вам нет места на земле, и вам, и вашим желаниям! Бог на небе все видит, и земля от вас содрогнется, и молнии испепелят вас!
От ненависти я дрожала всем телом. Мария Антуанетта,
– Успокойтесь, Сюзанна! Все уже позади. Если бы вы знали, как я вам благодарна! Как я благодарна вам!..
Ее тоже душили слезы. Мы обе разрыдались, совсем забыв о том, что одна из нас – королева Франции, а другая – всего лишь ее фрейлина.
Дверь, наконец, была распахнута, и Лафайет вошел.
– Вот видите, государь, – удрученно произнес он, – было бы лучше, если бы вы вчера вечером отправились в Париж.
– Да! – воскликнула я яростно и язвительно. – Тем более что парижане так дружелюбны! Ваш совет прекрасен, впрочем, как и ваши действия, уважаемый генерал Морфей! [10]
Лафайет ничего не ответил.
Спокойствие длилось недолго. Мольбами и уговорами Лафайету удалось уговорить многотысячную толпу покинуть дворец, но она в ту же минуту столпилась вокруг дворца и продолжала держать его в своем окровавленном кулаке. Королю даже не дали начать Государственный совет.
10
Морфей – в греческой мифологии бог сна.
– Короля – в Париж! Короля – в Париж! – орали эти мерзкие убийцы клич, внушенный им агентами клубов.
От безумного рева дрожали стекла в окнах, а на стенах королевского дворца содрогались от ужаса портреты предков.
Все вопросительно смотрели на Лафайета. Он опустил глаза. Всем уже становилось ясно, что его популярность проходит, что его уже не слушают парижане так, как раньше, что не он является вождем толпы, а совсем даже наоборот.
– Надо успокоить народ, – пробормотал генерал. – Сир, следует выйти на балкон. И следует отправиться в Париж.
– Стало быть, подчиниться? – в гневе воскликнул граф де Ферзен. – Вы не в себе, генерал! Вы…
– Спокойно, господа! – громко и внятно произнес король. – Я сделаю то, чего от меня хотят.
Не слушая ничьих возражений, он вышел на балкон и показался собравшейся вокруг дворца толпе.
Неистовый победный клич, клич радости и восторга вырвался из самой груди мятежников, отчаянно задребезжали стекла в окнах:
– Да здравствует король!
Еще бы, король подчинился, король едет в Париж, король больше не сопротивляется, и задача выполнена – отчего бы не порадоваться и не пожелать ему здоровья!
– А королева? Королеву на балкон!
– Где Австриячка? Мы хотим видеть ее!
Этот крик стал таким же мощным,
– Они требуют меня? – побледнев, спросила Мария Антуанетта.
Я понимала, чем вызвано такое требование. Чернь знала о том, что король по натуре добр и смирен, что он с охотой пойдет на примирение и компромисс, лишь бы не допустить пролития крови, кроме того, он еще питает какие-то иллюзии относительно своего доброго народа. А королева была женщиной гордой и высокомерной, настоящей дочерью Марии Терезии; она считала весь этот народ сборищем мерзавцев и негодяев, глубоко презирала его и не скрывала этого. Вот почему ее унижение, ее подчинение толпа хотела видеть особенно страстно. Что может быть приятнее, чем унизить эту гордячку?
– Я выйду, – сказала Мария Антуанетта.
Держа на руках сына и прижимая к себе испуганную дочь, она переступила порог балкона и остановилась – бледная, спокойная, по-королевски величественная и высокомерная. Она ничего не говорила, не приветствовала народ, трудно было вообще понять, видит ли она это огромное волнующееся море людей. Мария Антуанетта стояла молча, как ледяная статуя, заставляя многих в этой толпе скрежетать зубами от злобы.
– Долой детей! Детей долой! Мы хотим видеть ее одну, без детей!
Смертельная бледность покрыла лицо Марии Антуанетты. Она быстро протянула сына герцогине де Турзель:
– Возьмите мальчика. И уведите принцессу.
Теперь королева стояла одна, прекрасно зная, почему от нее потребовали отдать детей. Несколько ружей было направлено ей в грудь.
– Боже, они убьют ее! – воскликнула я в ужасе. Толпа была готова взорваться – то ли от ярости, то ли от невольного уважения. Напряженность минуты была такой сильной и пронзительной, что генерал Лафайет, не выдержав, бросился на балкон и, слегка прикрыв королеву собой, опустился перед ней на одно колено и поцеловал ей руку.
Только теперь толпа разразилась отчаянными воплями – восхищенными и приветливыми:
– Да здравствует королева! Да здравствует ее величество!
Мария Антуанетта своим мужеством укротила эту беснующуюся толпу безумцев. Женщины, еще недавно рвавшие в клочки тела королевских гвардейцев, теперь плакали от радости, уверяя друг друга, что королева любит их, как Иисус Христос святую церковь. Королева молчала. Она уже хорошо знала, чего стоят эти восторги.
Бледная и спокойная, она вернулась в комнату. Камеристка подбежала, чтобы поддержать ее, но королева сделала протестующий знак рукой:
– Благодарю вас, со мной все в порядке. Обращаясь к королю, она спросила:
– Неужели мы все-таки уезжаем в Париж?
– Соберите свои вещи, – распорядился король. – Наш кортеж отбывает в час дня.
Мария Антуанетта ничего не возразила, не желая поставить короля в неловкое положение, хотя я отлично видела, что она предпочла бы быть застреленной, чем уехать сейчас в Париж.
Вместе со своей свитой она отправилась в свои апартаменты, где после недавнего набега все было разграблено и перебито.