Великий тайфун
Шрифт:
«Страстный певец Приморья» — так справедливо и достойно оценили дальневосточные писатели творческую деятельность П. А. Сычева, внесшего свой художественный вклад в сокровищницу литературы о Дальнем Востоке.
В. Солнцева
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: — Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет…
Часть первая.
ПОВОРОТ ИСТОРИИ
ПОД КРЫШЕЙ СЕРАФИМЫ ПЕТРОВНЫ
Ночью завыл ветер. Он дул с моря, врывался в улицы Рабочей слободки, спрятавшейся за горой, остервенело рыскал по темным дворам, открывал калитки и сердито хлопал ими.
Избушка Серафимы Петровны вздрагивала под лобовыми ударами ветра. Лист железа на крыше, плохо прибитый, нудно скрипел, будто кто-то силился оторвать его.
Виктор Заречный проснулся. Проснулась и Женя. Они спали на полу. Серафима Петровна постелила им перину в передней комнате, которая служила ей «гостиной». Сбоку стоял венский диванчик, а в головах — швейная ножная машинка. «Гостиная» была так мала, что в ней можно было положить еще только одного человека — у порога двери, которая вела в кухню.
— Не спишь? — прошептала Женя. — Какой ужасный ветер!
— Должно быть, тайфун, — шепотом отозвался Виктор.
Серафима Петровна тоже, кажется, не спала у себя за дощатой, оклеенной обоями перегородкой.
Виктор оглядел в темноте комнату.
«Как убого! — подумал он. — Нищета!»
Вчера он заметил на матери стоптанные башмаки. Говорит она не так, как говорила прежде: голос стал не ее, чужой; должно быть, зубов осталось мало.
«Бедная ты моя старушечка! — подумал Виктор. — Не дождешься, видно, хорошей жизни… Впрочем, ведь революция. Революция! Вся жизнь должна измениться».
Ветер сильным порывом ударился в стекла окон, торопливо пошарил по стене, свистнул за углом, рванул с еще большей силой железину на крыше.
— Боже, какой ветер! — снова прошептала Женя, прижимаясь к Виктору.
— У меня не выходит из головы вчерашний парад, — заговорил Виктор. — Всеобщее ликование! Городская буржуазия и грузчики под одним красным знаменем!
— Да, да.
— А революция ведь в самом деле всенародная. Чувство-то у большинства одно: самодержавие свергнуто!
— У одних это вызывает одни надежды, у других — другие, — заметила Женя.
— Верно. В этом-то и вся соль. Не всеми только это осознано. У меня ощущение личной свободы полное. Не висит над головой ни каторга, ни ссылка. Я знаю, что мне не надо прятаться, не надо думать — вдруг придут на
Виктор умолк, вспомнив свою последнюю ссылку, дорогу в Орленгу, случай в Качуге.
— Где-то сейчас Коновалов? Ведь он тоже теперь свободен.
— Бедная Свиридова! — тихо отозвалась Женя.
— Она была такая чудесная, чистая, светлая, — вспоминал Виктор. — Не могу отделаться от страшной картины: Свиридова скрылась под водой, а ее соломенная шляпка с фиалками осталась на воде и поплыла по реке… Когда я вспоминаю об этом, меня охватывает чувство виновности в ее смерти.
— Да в чем же ты виноват, Витя?
— Да, конечно, что я мог сделать? Но когда на твоих глазах гибнет человек и ты стоишь и смотришь… Смерть ее представляется теперь особенно нелепой. Она покончила с собой, а Коновалов остался жив. Узнает о ее смерти — будет считать себя виновником ее гибели, будет казнить себя.
За перегородкой послышался голос Серафимы Петровны:
— Не спите?
— Не спим, — ответил Виктор. — Ветер разбудил.
— Тайфун, — сказала Серафима Петровна. — Я тоже не могу спать, когда тайфун. Ты, Витя, Сосниных помнишь?
— Помню.
— В прошлом году вся семья утонула в Амурском заливе. Поехали в небольшой шаланде к себе на заимку, полный трюм был известки в мешках. Поднялся тайфун. Больше никто их и не видал. Наверное, залило водой шаланду. Так без следа и пропали: и он, и она, и трое детей, и два китайца — лодочники.
— Страшно подумать! — отозвалась Женя.
Серафима Петровна вздохнула:
— Вот иной раз выбросит разбитую шаланду на берег — и ни одной душеньки в ней. Куда делись люди? В волнах погибли. В море погребены… Ну, спите, спите! До утра еще далеко.
Женя обняла Виктора, затихла.
До рассвета Виктор не мог заснуть. Лежал и думал. О чем мог думать Виктор Заречный в эту ночь? Он перебирал в памяти события всей своей жизни. Революция — это исполинская веха, рубеж в жизни народов. От революции начинается новое летосчисление. Народ, совершивший революцию, всю свою историю делит на периоды: до революции и после революции. Человек, посвятивший жизнь борьбе и освобожденный революцией от тюрьмы и каторги, также в своей личной жизни проводит черту между прошлым и тем, что началось после революции.
В прошлом году осенью Виктор Заречный так же вот, только лежа на земле у Якутского тракта, думал о прожитой жизни. Тогда над ним низко висели темные тучи. Казалось, в жизни не было никакого просвета. Впереди — новая ссылка, одиночество, тоска. Теперь, конечно, совсем другое. Самодержавие пало. Над головой — крыша родного дома. Рядом — Женя; он ощущал тепло ее тела, слышал ее дыхание, видел в темноте милые черты ее лица. Но в душе, на самом дне ее лежало непреходящее чувство какой-то смутной тревоги. Он вспомнил вчерашний митинг у Народного дома, речь запомнившегося ему солдата с острыми, беспокойными глазами: «Не верьте, товарищи… Праздник еще не пришел…» Миллионы людей сотни лет ждали прихода на землю правды. Пришла ли она, эта правда?.. «Праздник еще не пришёл», — вновь и вновь вспоминал Виктор слова солдата.