Великий тайфун
Шрифт:
— Правильно! — дружно раздались голоса.
— …Для того, чтобы работать восемь часов, а не десять и двенадцать…
— Правильно!
— …чтобы отнять у помещиков землю и поделить ее между крестьянами-хлебопашцами…
— Правильно! — еще громче закричали мужики в серых шинелях.
— …чтобы объявить всемирное братство народов…
— Правильно! — гудел народ.
Толпа заполнила всю панель. Прохожие сворачивали на мостовую.
— А что говорит Временное правительство? — Человек обвел подозрительным взглядом толпу, достал из кармана измятую газету. — Вот что говорит министр иностранных дел господин Милюков:
«Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то
— Слыхали? — Оратор зло усмехнулся. — Мы, говорит, против захватных тенденций. Мы, говорит, хотим только завладеть Дарданеллами и отнять у Турции Константинополь. Вот куда гнет Временное правительство!
В стеклянной двери магазина показался почтенный господин с бородой на обе стороны. Он повернул ключ в дверном замке и опустил железную ставню.
— Мир и братство народов нам нужны, а не Константинополь, — потрясая кулаком, закончил оратор свою речь.
Человека с усами-запятыми сменил другой оратор, но я отошел от толпы и снова зашагал по Невскому. Я приходил все в большее и большее возбуждение. Шел как зачарованный.
«Революция!.. Революция!..»
Передо мною одна за другой вставали картины революционного прошлого, куда корнями своими уходило то, что свершается сейчас. Здесь, в этом городе, у берегов Невы, в муках рождалась русская революция. Здесь жили и действовали первые республиканцы — члены «Северного общества»; революционные демократы — Белинский, Добролюбов, Чернышевский; создатель русской «Марсельезы» Петр Лавров; организатор первой русской марксистской группы «Освобождение труда» Плеханов; первый большевик Ленин, о котором жандармский полковник Зубатов еще в 1900 году писал по начальству: «крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого». В 1905 году в этом городе впервые поднялся на борьбу с самодержавием весь рабочий народ. Отсюда Россию потрясали рабочие стачки. Невский проспект был свидетелем многих политических демонстраций. В февральские дни 1917 года к Невскому проспекту, как к сердцу столицы, от фабрик и заводов шли с красными знаменами тысячные толпы рабочих. С крыш домов Полицейские расстреливали из пулеметов восставший народ. Казалось, еще звучал похоронный гимн из уст десятков тысяч людей, всего пять дней назад провожавших на Марсово поле убитых в дни революции.
Вот знаменитый Казанский собор на высоком гранитном цоколе, с полукруглыми серыми колоннадами, протянувшимися по обе стороны портика. Здесь сорок лет назад, 6 декабря 1876 года, впервые в России взвился красный флаг, произошла первая студенческая демонстрация.
Невский проспект уперся в Александровский сад, серевший за железной оградой голыми ветвями лип. За липами вытянулось вдоль сада необыкновенной красоты здание Адмиралтейства с взвившейся высоко в небо золотой иглой. Справа открылся вид на Дворцовую площадь с гранитной колонной посредине площади.
Так вот он, царский дворец, творение великого Растрелли, ставший одним из самых мрачных убежищ коронованных убийц! Он стоял как призрак прошлого. Вся история царствования дома Романовых — придворные интриги, казни, междоусобная борьба за трон, дворцовые перевороты, убийство женой мужа, сыном отца и, как конец царствования, мистицизм, внушенный мужиком-проходимцем, — все пронеслось у меня в голове.
Я вышел на набережную. Нева лежала покрытая грязным льдом. Вдали, за рекой, серела Петропавловская крепость. Я замер, увидев ее мрачные стены, за которыми погибло столько выдающихся деятелей революции. На башне Петропавловского собора железный, вращающийся по ветру ангел удивительно напомнил повешенного человека.
Чувство негодования охватило меня.
Я постоял возле ажурных ворот дворца с орлами и гербом. В эти ворота Халтурин, когда он работал во дворце столяром, проносил динамит, чтобы взорвать Александра Второго вместе с его дворцом. Всегда, когда я вспоминаю об этом, в глубине души сожалею, что покушение
Осмотрев дворец, я вышел к Невскому. Навстречу мне двигалась колонна солдат; передние несли транспарант с надписью:
НИКОЛАЯ КРОВАВОГО
В ПЕТРОПАВЛОВСКУЮ КРЕПОСТЬ!
Час возмездия пришел.
Прохожий, одетый совсем не по сезону, в летнем пальто, в шляпе, с тонким портфелем под мышкой и папироской в зубах, рассказал мне, как проехать в Таврический дворец.
У Александровского сада я сел на трамвай № 7 и поехал по Невскому…
Обнимаю, крепко целую тебя, маму.
Виктор
28 марта 1917 г.
Петроград».
В ТАВРИЧЕСКОМ ДВОРЦЕ
«…Трудно описать, что творится в Петрограде!
О самом городе, о том, какое он на меня произвел впечатление, я писал тебе в первом письме. Теперь о другом — не о прошлом Петрограда, а о его настоящем.
Но продолжу нить своего повествования.
У Литейного проспекта я пересел на другой трамвай и поехал в сторону Шпалерной улицы, где находится Таврический дворец.
Во времена Екатерины это была усадьба ее фаворита князя Потемкина-Таврического — одноэтажный, каменный, широко раскинувшийся за чугунной оградой желтый дом с тремя портиками: в центре и по бокам. После революции 1905 года дворец был переделан под Государственную думу. Теперь здесь штаб революции.
В воротах дворца меня обогнал мальчишка в серой солдатской шапке, с парусиновой сумкой через плечо. Из сумки торчали газеты.
— «Правда»! — кричал он. — Свежая «Правда»!
Я подозвал его.
Мальчишка подбежал ко мне, выдернул из сумки газету, взял деньги и побежал во дворец.
Пока я шел к главному портику дворца, я успел просмотреть извещение о созыве совещания представителей Советов рабочих и солдатских депутатов. В списке приглашенных городов значился и наш город.
Открыл тяжелую, высокую дверь с бронзовой ручкой. Вестибюль дворца был полон вооруженных солдат. Казалось, дворец только что был занят. Вместе с тем было торжественно тихо, слышно было только, как где-то стрекотали пишущие машинки. Солдаты стояли с ружьями у входа, иные бесцельно бродили по вестибюлю, третьи сидели на ступенях широкой лестницы, сосредоточенно покуривая козью ножку и с затаенным сомнением поглядывая вокруг: а как бы не случился обратный «перевертун»… Петроград полон слухов. В Таврический дворец доходит тревога о зреющей на фронте, в ставке главнокомандующего, контрреволюции: верные монархии генералы готовят поход на Петроград, они не могут простить Николаю, о котором Распутин говорил, что у него «внутри не хватает», что тот слишком поторопился отречься от престола. Он это сделал, говорят они, будто «сдал эскадрон», а не трон всероссийского монарха. Между тем, думают они, еще не все потеряно, еще можно бороться. Ночью по городу носятся какие-то неуловимые черные автомобили, и из них раздаются выстрелы, разящие представителей народной милиции. В столице сейчас две власти: Временное правительство, составленное из депутатов Государственной думы (оно занимает правое крыло Таврического дворца), и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов (он занял левое крыло дворца). Петроградский Совет, за которым стоят вооруженный гарнизон и пятьсот тысяч рабочих, с каждым днем приобретает все большую силу. Но «вожди» Совета — меньшевики и эсеры, — считая, что «власть, идущая на смену царизму, должна быть буржуазной» (политические буквоеды!), не берут управление государством в свои руки. Правительство же, взявшее власть, с каждым днем теряет доверие в народе. Революция остановилась на полдороге. Решение социальных вопросов, выдвинутых революцией, откладывается. В Совете депутатов и во Временном правительстве говорят: «Соберется Учредительное собрание и все решит». Учредительное собрание стало чем-то вроде огнетушителя, которым гасят пожар революции.