Великий тайфун
Шрифт:
В вестибюле дворца я видел объявление:
«Товарищей, прибывших на Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов, просят зарегистрироваться в комнате № 11».
Комната, предназначенная, видимо, для небольших заседаний, была полна солдат и гражданских лиц. Две машинистки, точно стараясь обогнать друг друга, печатали бумажки. Здесь я узнал, что вечером в Белом зале дворца состоится торжественная встреча делегатов совещания.
Мне хотелось немедленно разыскать Василия Рудакова, но пока нечего было и думать об этом.
Встреча делегатов совещания происходила
Когда делегаты уселись и утих шум, из-за председательского места, расположенного за трибуной для ораторов, поднялся Скобелев, товарищ председателя Петроградского Совета, член меньшевистской фракции Государственной думы. У него лицо интеллигента, умные глаза, волнистые волосы, прядью падающие на лоб.
Он поднялся и сказал:
— С завтрашнего дня мы начнем нашу работу, сегодня же от имени Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов позвольте просить вас на «чашку революционного чая». В интимной беседе мы более узнаем друг друга, и наша работа будет более плодотворной.
Едва он умолк, как в одну из боковых дверей зала вошел высокий человек восточного типа, лет тридцати пяти. По влажным волосам, гладко выбритым щекам, тщательно подстриженной бороде можно было догадаться, что он только что из парикмахерской. Человек вошел в зал как в давно и хорошо знакомое место.
— Церетели! Церетели! [4] — зашептались в зале, и полились рукоплескания.
Более двух часов затем с трибуны лились речи делегатов совещания. Это был поток приветствий, гимн Петроградскому Совету, выразителю, как говорили ораторы, воли авангарда русской революции — петроградских рабочих и солдат.
4
Церетели — меньшевистский лидер, известный по его речам во Второй государственной думе. Февральские дни застали его в иркутской ссылке. Он поспешил в Петроград и сразу же стал одним из «вождей» Петроградского Совета.
«Революционный чай» в буфете дворца затянулся, и я вернулся в «Пале-Рояль» около двенадцати часов ночи. Лег в постель, но сна не было… Передо мною стоял ярко залитый электрическим светом зал заседаний, вспоминались взволнованные лица делегатов; в ушах звучали голоса людей, уверенных в том, что пришло наконец счастье, что оно стучится в окно… Окно еще заперто и задернуто шторой, но стоит только отдернуть штору — и в комнату польется свет, невиданный, чудесный свет…
Когда я открыл глаза, в окно в самом деле лился свет, но довольно сумрачный. Я посмотрел на часы — было восемь часов.
Вчера в том же Белом зале открылось совещание. Открытие было не менее торжественным, чем встреча делегатов.
Уже одно присутствие в президиуме таких деятелей, как Керенский и Чхеидзе, поднятых революцией на самый гребень, создало атмосферу ожидания чего-то значительного.
Это «значительное» началось еще до открытия совещания, когда на трибуне президиума с кресла поднялась седая женщина с крупными чертами
Встав со своего кресла в президиуме, Скобелев сказал:
— Перед вами живая история русской революции, — он почтительно повернулся в сторону седой женщины.
Зал порывисто поднялся, бурно приветствуя «живую историю русской революции».
Седая женщина — ей было, несомненно, уже более семидесяти лет — поклонилась несколько раз на все стороны. (Не догадываешься, кто это? [5] ) Просторная, надетая поверх юбки белая кофточка с широкими рукавами, черный бархатный галстук сидели на ней со старушечьей простотой. Растроганная овацией, она вытирала платком глаза и целовала улыбавшегося Керенского, довольно сумрачного Чхеидзе и очень спокойного Скобелева.
5
Это была известная народоволка, позднее одна из основателей партии социалистов-революционеров — Брешко-Брешковская. В 1874 году ее судили по знаменитому «процессу 193-х» и приговорили к пяти годам каторги. С тех пор, в течение сорока трех лет, она скиталась по тюрьмам, каторгам, ссылкам, была в бегах и в эмиграции. В 1905 году, в возрасте уже шестидесяти лет, она в сопровождении контрабандистов и своего единомышленника, везшего динамит, вернулась из Америки, перешла границу. Очутившись в России, снова примкнула к революционному движению, но снова была отправлена в Сибирь. Февральская революция вызволила ее из Минусинской ссылки.
Но вот заговорил Керенский [6] .
Еще очень молодой (ему нет и сорока лет), подвижной, со щеточкой волос на голове, в белом крахмальном воротничке, с отогнутыми уголками, Керенский производит впечатление человека, довольного своей судьбой. И в самом деле — это восходящая «звезда» первой величины.
— Я горд и счастлив, — сказал он, — что на вокзале приветствовал от демократии всей страны великую гражданку, бабушку русской революции.
«Бабушка» вытерла глаза платком и поцеловала Керенского.
6
Керенский — адвокат, бывший трудовик, в февральские дни ставший эсером. Был товарищем председателя Петроградского Совета и министром юстиции Временного правительства.
— Будем стоять заодно, тогда нас никто не победит, — сказала она.
Чхеидзе поцеловал Брешко-Брешковскую в лоб и торжественно произнес:
— Вдохновляй нас, веди и впредь будь эмблемой торжества свободы и социализма!
И это говорил «вождь пролетариата», как называют Чхеидзе в газетах, социал-демократ, марксист! Кому говорил? Эсерке! Вот что творится в Петрограде, Женя! Но читай дальше.
Члены президиума Исполкома усадили «бабушку русской революции» в кресло.
— Проводим бабушку, — сказал Керенский, — пусть отдохнет, а завтра вернется на общую работу.
Подняв кресло с «бабушкой русской революции», члены президиума осторожно спустились по ступенькам с председательской трибуны и торжественно двинулись к выходу.
Все встали и провожали «бабушку» аплодисментами.
Возвратившись, члены президиума заняли свои места.
И началось первое в истории России совещание представителей революционных городов. Но кто-то воскликнул:
— В нашей среде находится второй ветеран русской революции — Вера Засулич!