Великий тес

Слободчиков Олег Васильевич

Стараниями Оськи Горы Пелагия не била ноги о камни, а целыми днями сидела и валялась на мешках с рожью. Услышав приказ атамана, Оська насупился и обидчиво пробурчал:

— Пусть сидит! Места хватает!

Иван строго взглянул на него, едко усмехнулся, но настаивать на своем не стал. Сам сел в струг, приказал казакам Федьки Говорина разобрать весла и плыть к острову. Оська окинул Пелагию нежным взглядом, подхватил ее на руки, посадил на нос струга, взялся за оба загребных весла, закрыв Меченку широкими плечами. Она боязливо выглядывала из-за него на

бывшего мужа. Иван сочувственно посмеивался над молодцом и только качал головой.

Струг переправился через стрежень и приткнулся к песчаной косе в нижней части острова. Из колесниковского табора никто не вышел встретить.

— Васька думает, мы к нему, с поклоном! — желчно ощерился атаман и приказал: — Федька, бери двоих. Пойдете со мной! Остальным караулить струг.

Иван слишком хорошо знал спесь старого сослуживца, чтобы ошибиться в своих предчувствиях. Василий Колесников понимал, что Похабов не пройдет мимо, и ждал его. У него была в том нужда, но просить он не желал, хотел, чтобы ему не только помогли, но еще и поклонились.

Стороной, мимо табора, пути к могиле не было. Крайний костер, с разбросанными вокруг него одеялами, с грязным котлом, был в трех саженях от хри-пуновского креста. На пне, застеленном шкурой, сидел Васька-пятидесятник и не сводил с идущих пристального, немигающего взора.

Похабов прошел мимо, одарив товарища таким же молчаливым и неприязненным взглядом. Отодвинул ичигом грязный котел, громко проворчал: «Нехристи!», подошел к кресту, скинул шапку, стал креститься и кланяться.

Колесников, сидя на пне, нахохлился, как петух. Три ссыльных казака при Похабове следом за атаманом накладывали на себя крест за крестом. Иван трижды обошел могилу, кланяясь праху, опустился на колени, припал к холмику, затем резко встал и нахлобучил шапку.

Новоприборный казак, обиженный брезгливыми взглядами и отодвинутым котлом, с плаксивым лицом подскочил к гостям, преграждая обратный путь. На нем был ветхий, во многих местах прожженный зипун. Ноги босы.

— Видите, в чем идем! — сунул было Федьке под нос дырявую бахилу.

Федька, сморщившись, отстранился, фыркнул:

— Надо было в Енисейском собираться, а не пьянствовать!

— А ты нас поил? — выпучивая глаза, ринулся от костра другой казак, тощий и длинный, с козлиной бородой, порыжевшей от подпалин. Дыры на его сермяжном зипуне были стянуты бечевой.

Разойтись миром не удавалось. Прежде чем отшвырнуть зачинщиков, Похабов обернулся к Колесникову. В угоду последним воеводам лицо пятидесятника было чисто выбрито. По подбородку свисали черкасские усы. Не кивая, не приветствуя прибывших, он с важностью спросил:

— Бывальцы, проходившие пороги, у тебя есть?

— У меня все есть! — с вызовом ответил Иван. — Даже две жены.

— Вот и дай нам двух вожей! — потребовал пятидесятник, пропустив мимо ушей слова Похабова о женах.

Гонор, с которым Васька требовал людей, взбесил Похабова.

— А в ноги поклонишься да похристарадничаешь, может быть, и дам! — распаляясь, крикнул он.

— Еще

чего! — ухмыльнулся Колесников. — Как аманата посажу на цепь, поведешь нас вместо вожа, — обмолвился Василий и захохотал, с важностью оглядывая своих людей. Он шел на Ламу по царскому указу, с которым невольно считались даже воеводы, и всем своим видом показывал превосходство его сотни перед обычными годовалыциками Похабова.

Сдержанно и угодливо хохотнули тобольские и березовские переведенцы. Откуда-то из-за спин по-шакальи тявкнул вечный и вездесущий пес:

— Нас сотня, а вас…

— Коли так, то поклоном не отделаешься! — гневно крикнул Иван. — Отсель до косы проползешь на брюхе — дам вожа!

От обидных слов, сказанных при подначальных людях, выбритые щеки Василия побагровели. Он резво соскочил с пня и со звоном обнажил саблю. Федька встал с левого бока от Похабова. Двое его товарищей со свистом махнули саблями и закрыли им спины.

Все знали: прольется кровь, пойдет разбор при тобольских воеводах, а то и в Сибирском приказе. Но очень уж хотел Васька, атаман-пятидесятник, покуражиться, показать свою нынешнюю силу и власть.

Большинство колесниковских казаков ничего не поняли и не расслышали из-за шума воды на пороге. Видели по лицам, что атаманы бранятся. Дело обычное. Вдруг они схватились за сабли. Колесников надеялся помахать да обойдись перебранкой. Но не вышло, зазвенела сталь, и ему пришлось отбиваться. Василий отступил раз и другой. Никто из его сотни не поспешил на помощь. Похабов же кричал, нанося удары:

— Ах ты, сморчок тухлый!.. Понравилось пугать промышленных и тунгусов!

На глазах изумленной сотни сын боярский в несколько ударов выбил из рук пятидесятника саблю, сшиб его с ног. Плашмя раз и другой вытянул по спине: — За невежливые слова! За спесь!

— Ребра поломал! — взвыл Василий.

— Не бей лежачего! — заорали колесниковские казаки, сгрудившись вокруг пришлых.

Похабов остановился, вытер лоб рукавом. Рыкнул, обернувшись к могиле:

— Непутевое место ты себе выбрал, кум!.. Уходим! — мотнул головой.

Четверо с обнаженными саблями протиснулись сквозь толпу, двинулись в конец острова, к стругу.

— А говорили, у вас тут порядок! — хмыкал Федька. — То же, что и на Волге.

На табор под порогом струг ссыльных пришел в сумерках. Там уже горели костры, сладко пахло дымком и свежим хлебом. Ясырки пекли на раскаленных камнях пресные лепешки, которые черствели уже на другой день.

Утром, помолясь Пречистой Богородице да Николе, казаки Похабова потянули струги через порог. Воды среди камней было мало. Она пенилась и кипела на каменистых отмелях. Это был самый легкий из Ангарских порогов. Бурлаку остаться сухим трудно, а груз уберечь можно.

И снова ночевали на обычном месте со старыми кострищами, с неразо-ренными балаганами. На другой день, к вечеру, подошли к устью Вихоркиной речки. Здесь тоже был старый стан с кострищами, с остатками засеки. После порога Похабов обещал дневку и объявил ее.