Великий тес
Шрифт:
Отец с сыном присели на берегу. Яков стал неторопливо рассказывать:
— Прошлый год вышли из Енисейского поздно: сотня служилых и охочие, десять стругов с харчем. Зимовали по балаганам от Оки до Иркута. Всю зиму таскали груз по льду. С Митькой Фирсовым немного ссорились, зато войн по Ангаре не было.
— С Митькой-то что? — спросил Иван, разглядывая сына. Тот был спокоен, уверен в своей силе.
— Кто он и кто атаман Галкин? — будто удивляясь нелепому вопросу отца, поднял брови Яков. — В твою наказную память пальнем тыкал и нам указывал. У них, у Фирсовых, отец, конечно, именитый и
— Ты-то как с Галкиным оказался? — опустил голову Иван. — С Перфильевым ходил.
— Дядьку Максима прошлый год посылали в Москву с отписками и с ясачной казной. Меня с ним не пустили! — Яков смежил ресницы, как мать перед скандалом. — Но я за морем бывал, на Витиме. Там от меня больше пользы, чем на ближних службах. — Помолчав, добавил искренней: — Дядька Максим то и дело хворает! Старые раны открываются, спина болит. Опять же сын его, Ивашка, уже в казачьем окладе…
Широкой ладонью Иван сжал бороду в пучок, вздохнул.
— Вот и мы старые. Крестник и тот в службе! Даст Бог, вернусь в Енисейский, сдам послов, буду проситься где поближе да потише. Савина-то жива-здорова?
— Жива! — потеплели глаза сына. — Внука нянчит. А мать как? — спросил, чуть смутившись.
— Здорова, кобыла старая! — неприязненно ругнулся Иван. — С Оськой живет. Зимой чуть брата тебе не родила. Да не дал Бог. Выкинула. А со мной твои сродные братья, — спохватился и поманил к себе Первуху со Вторкой, сидевших в струге вместе с мунгалами и Нареем.
Те неохотно вышли на берег, подошли, ревниво и настороженно уставились на Якова. Он же разглядывал их с насмешливым любопытством.
— Братан ваш, мой сын! — кивнул на него Похабов. — Помогайте друг другу. Они были со мной в Мунгалах, — представил племянников сыну. — Толмачи хорошие. Без них я бы пропал.
— А я без толмача! — Яков приветливо поднялся навстречу братьям. — Думаю колесниковского при себе оставить!
Первуха со Вторкой присели на корточки, как тунгусы. Яков усмехнулся и сел на прежнее место.
— В Енисейском ничего не выслужите! — Добавил: — Там окладов впусте нет. Гулящих, работных, захребетников у всякого посадского полный двор.
— Мы острог посмотрим и обратно! — небрежно разлепил губы Первуха. — За Байкалом были, другой раз туда не пойдем! — сказал тихо, но так решительно, что у Якова отпала охота уговаривать его.
— Смотрите! — он огорченно повел плечами. Насмешливо дрогнули материнские губы в негустой, коротко подстриженной бороде. — Если хотите поверстаться в служилые, то со мной и с атаманом Галкиным государь вас милостями не оставит.
— Поперечные выростки! — тихо рассмеялся старый Похабов. — Князца Нарея зови. Он по-русски еще подучится и будет всем толмачам толмач. А мне одним ртом меньше.
Мысль эта пришла ему в голову случайно и будто осенила. Он подошел к стругу, позвал Нарея для разговора. Позвякивая аманатской
Вскоре на бечевнике показался караван стругов. Старый атаман Галкин шел налегке впереди всех. Его постаревшая жена, как всегда, брела за ним. С отрядом шел младший сын, отрок. Другие дети выросли в походах: читать, писать, дьячить не выучились, зато умели воевать, промышлять и пахать землю.
Иван расцеловался со старым товарищем. Разглядывая галкинские струги, подивился:
— Одни мушкеты, ни одной пищали не вижу. Однако хорошо снарядил тебя воевода.
— Добрые ружья! — согласился атаман. — Прислали из Москвы. Дают в дальние службы!
Старые казаки неторопливо поговорили о новостях. К ним подошел Яков, весело сообщил, что уговорил князца Нарея идти с отрядом за море. Иван простился с сыном, атаманом и князцом. Его гребцы разобрали весла, оттолкнули струг от берега, с песней налегли на весла, наверстывая потерянное время. Сын с отцом снова разошлись по разным сторонам.
Чем жил черный дьякон Герасим, не имея никакого жалованья? «Жизнь старца — великое таинство!» — думал Иван Похабов, подплывая к устью Иркута. Он спешил доставить послов в Енисейский острог, а потому велел пристать к берегу и к Дьячему острову послал двух казаков. Те вскоре вернулись, сказали, что укрепленное зимовье пустует. Похабов знал, что оставленные им здесь люди уплыли в Братский острог.
Посольский струг переправился на другой берег. Под яром возле кельи его уже ждал старец Герасим.
— Ну что, поплывешь со мной? — поклонился ему Иван.
— Надо плыть! — замялся, завздыхал Герасим. — И как бросить все? Столько трудов положено.
— Что тебе бросать-то? — не понимая забот монаха, рассмеялся Иван. — Икону за пазуху, шубный кафтан, одеяло — в струг. Топор и котел можно спрятать. Если зимовье сожгут или келью осквернят — вернемся, заново отстроим!
— Так-то оно так! — медлил монах, стыдясь, что задерживает людей.
Нажитого добра у него было мало. Иван помог ему спрятать немногие необходимые для жизни вещи. В четверть часа Герасим был собран и сел на корме рядом с сыном боярским. Струг снова поплыл по течению реки. Гребцы запели. Монах то и дело оборачивался к местам, в которых провел добрую половину жизни.
Струг двигался от темна и до темна. Только на Осиновом острове да в Братском остроге казаки сделали дневки для отдыха. Иван Похабов обошел острог и остался доволен службой Митьки Фирсова. Братские казаки в тот же день перевезли Герасима на другой берег реки в скит. Иван осмотрел и принял собранный без него ясак. Его люди успели попариться в бане, и, как только вернулся из Братского скита повеселевший монах, посольский струг поплыл дальше.
Вскоре послышался рокот порога. Выше него казаки Похабова увидели множество дымов, суда, вытянутые на берег. У костров сушились мужчины, женщины, дети. Струг Похабова пристал к табору. Тесным кольцом его окружили енисейцы, скитника Герасима вынесли на руках. К Похабову вышел седоусый, но все еще крепкий и статный Петр Бекетов. Поприветствовав товарища, повел его к своему костру, на ходу ворчал и жаловался, покрикивая на ухо Ивану: