Великое море. Человеческая история Средиземноморья
Шрифт:
Это стало началом катастрофы, которая врезалась в память греков. Хотя первые турецкие войска, вошедшие в Смирну, были хорошо дисциплинированной кавалерией, их сопровождали четты, турецкие иррегуляры, уже попробовавшие немало греческой крови во время бесчинств в Западной Анатолии. По мере того как беженцы стекались в город, резня, изнасилования и грабежи, в основном, но не только, со стороны нерегулярных войск, стали негласным порядком дня, начиная с любимого врага - не греков, а армян. Ни новый турецкий губернатор, ни, когда он прибыл, Мустафа Кемаль не проявляли беспокойства по поводу того, что они, похоже, считали фактом войны: в новой Турции, которая создавалась, больше не было места для греков и армян. За тщательным разграблением армянского квартала последовало насилие по всему городу, хотя турецкий квартал оставался в покое. Пригородные виллы левантийских купцов были разграблены; большинство левантийцев (если они выжили) потеряли все, что им принадлежало, а их торговые компании прекратили свою деятельность. Наконец, улицы и дома Смирны пропитали бензином (начиная с армянского квартала), и 13 сентября город был подожжен. Число беженцев возросло до 700 000 человек, так как теперь греки и армяне самой Смирны были вынуждены бежать на набережную. Там их ждало манящее зрелище: Британские, французские, итальянские и американские военные корабли находились
Отношение великих держав было леденяще несимпатичным. Адмирал Бристоль уже проинструктировал двух американских журналистов, что они не должны писать о турецких зверствах, а французы и итальянцы настаивали на том, что их "нейтралитет" не позволяет им принимать на борт беженцев - настолько, что людей, которые доплывали до военных кораблей, оставляли тонуть в море. Когда мальчика и девочку нашли в воде у американского корабля, моряки сказали Асе Дженнингсу, сотруднику Христианской ассоциации молодых людей, пытавшемуся организовать масштабную эвакуацию, что, как бы они ни хотели помочь, это противоречит приказу, поскольку поставит под угрозу американский нейтралитет. Он не согласился с этим - дети были найдены и оказались братом и сестрой.11 На борту британских военных кораблей оркестрам было приказано играть зажигательные морские песни, пока офицеры обедали в столовой, чтобы заглушить испуганные крики, доносившиеся с причала в нескольких сотнях ярдов. В конце концов британский адмирал уступил горячим мольбам, а восхитительно настойчивый Дженнингс смог заручиться помощью греческого флота, базировавшегося неподалеку на Лесбосе. Двадцать тысяч человек спаслись на кораблях союзников, и еще больше - на греческой флотилии Дженнингса. Тем не менее, около 100 000 человек были убиты в Смирне и ее внутренних районах, и по крайней мере столько же были депортированы в анатолийские внутренние районы, где большинство из них исчезло.
Бездушие командиров в Смирнской бухте и откровенная враждебность адмирала Бристоля в Константинополе отражали иное отношение к гуманитарным катастрофам, чем в начале XXI века. Под "нейтралитетом" понималось, что нужно оставаться в стороне, а не то, что нейтральные державы лучше всего подходят для оказания помощи лишенным собственности и умирающим жертвам этнического насилия. Нежелание вмешиваться усугублялось осознанием того, что поддержка Ллойд Джорджем Венизелоса привела к началу череды событий, над которыми ни Греция, ни Великобритания не имели никакого контроля. Большая часть жителей Смирны уехала, Смирна тоже прекратила свое существование, уничтоженная пожаром, а новый турецкий город Измир так и не смог вернуть свое давнее торговое первенство. Пробел, оставленный греками и армянами, заполнили турки, изгнанные с Крита и из северной Греции, которые хлынули в Турцию. В конце концов, согласно Лозаннскому договору 1923 года, произошел массовый обмен населением между Грецией и Турцией - один только Крит покинули 30 000 мусульман. Бегство из Стамбула последнего султана в ноябре 1922 года устранило последний, очень слабый барьер на пути создания новой, ориентированной на запад Турции, с новой столицей, новым алфавитом и светской конституцией. В Греции идея Мегале умерла, но и многонациональный характер турецкой империи был отброшен. Несмотря на напряженность и даже ненависть, вспыхнувшую между народами и религиями, несмотря на частые попытки унизить христиан и евреев, наложив на них различные финансовые и социальные ограничения, османская система смогла удерживать вместе разрозненные народы в течение нескольких столетий. На смену ей пришла группа государств, чьи лидеры провозглашали ярый национализм и с трудом принимали тех, кого теперь считали чужаками - греков и армян в Турции, евреев и мусульман в Греции.
II
Александрия была еще одним портовым городом, в котором встречались и смешивались культуры. Современный облик город начал приобретать в конце XIX - начале XX века, когда была создана элегантная дорога Корниш вдоль новой набережной и появились широкие улицы с жилыми домами и офисами. Среди этих зданий - псевдокоптский англиканский собор, построенный еще в 1850-х годах, а также необыкновенная группа зданий, спроектированных архитектором Алессандро Лориа, который родился в Египте, обучался в Италии, а затем прославился в Александрии в 1920-х годах. Его Национальный банк Египта выглядит как венецианское палаццо; он также построил еврейскую и итальянскую больницы, что вполне уместно, поскольку он был и евреем, и итальянцем; его самое посещаемое здание - знаменитый отель "Сесил", любимый Уинстоном Черчиллем и Лоуренсом Дарреллом, а также Жюстиной, созданной самим Дарреллом.12 Греческие, еврейские, итальянские, коптские и турецкие жители города безмерно гордились Александрией, интерпретируя классическую фразу Alexandria ad Aegyptum как европейский город рядом с Египтом, а не в нем.13 Джаспер Бринтон, американец, служивший апелляционным судьей Смешанных судов Египта в начале XX века, восторженно отзывался об Александрии, которая, по его словам, была "блестящей и изысканной, намного превосходящей любой город Средиземноморья"; любителей музыки развлекали в больших театрах города Тосканини, Павлова и лучшие голоса из Ла Скала.14 Говорили, что улицы были настолько чистыми, что с них можно было есть еду, чего в наше время точно не попробуешь.
Конечно, космополитичная Александрия не была всей Александрией, и жизнь элиты, о которой пойдет речь ниже, не была жизнью большинства греков, итальянцев, евреев и коптов, живших на северном берегу города. На картах конца XIX века южный фланг длинного и узкого города обозначался как Ville arabe, но он не сильно вторгался в жизнь александрийского среднего класса, разве что предоставлял поваров, горничных и водителей трамваев. Европейцы составляли всего 15 процентов населения, хотя именно они обладали большей частью экономической власти. В 1927 году в городе проживало около 49 000 греков, 37 000 из которых имели греческое гражданство, 24 000 итальянцев и 4 700 мальтийцев. С различными национальностями соседствовали 25 000 евреев (почти 5000 с итальянскими паспортами, хотя многие оставались лицами без гражданства); многие греки также имели негреческие паспорта, будь то киприоты (что делало их британцами) или родосцы (что делало их итальянцами), или, даже после 1923 года, турецкие подданные.15 Большинство влиятельных мусульманских семей, включая королевскую семью, происходили из Турции, Албании, Сирии или Ливана. Как и в Салониках и Смирне, французы добились больших успехов, хотя Египет находился под протекторатом Великобритании. Один александрийский изгнанник признался, что его познания в арабском языке ограничивались
Беллетризованные мемуары Андре Акимана о жизни в Александрии показывают направление мышления многих александрийцев. Семья Акимана приехала из Константинополя в 1905 году, но его дядя Вили привязался и к Александрии, и к Европе:
Как и большинство мужчин, родившихся в Турции в конце века, Вили пренебрегал всем, что имело отношение к османской культуре, и жаждал Запада. В конце концов он стал "итальянцем" так, как это сделало большинство евреев в Турции: заявив о своих родовых связях с Ливорно, портовым городом близ Пизы, где в XVI веке поселились беглые евреи из Испании.17
Архитектор Лориа любил одевать себя и свою семью в черные рубашки фашистов; он также был благотворителем Александрийской синагоги. Самой влиятельной еврейской семьей была семья барона Феликса де Менаше, носившего австрийский императорский титул, хотя его дед, родившийся в Каире, приобрел свое богатство, став банкиром хедива Исмаила; ко времени Феликса не только банковское дело, но и торговля с Триестом поддерживали состояние этой блистательной семьи. Он основал школы и больницы и даже создал собственную синагогу и кладбище, поскольку рассорился с руководителями новой синагоги на улице Неби Даниэль. Хотя он вел светскую жизнь, в которой соблюдение еврейских обрядов не имело большого значения, он был глубоко расстроен, когда узнал, что его сын Жан, учившийся в Париже, был крещен католиком. Хуже того, в его глазах сын вступил в доминиканский орден и приехал в Александрию, чтобы проповедовать. Феликс де Менаше был близким другом сионистского лидера Хаима Вейцмана, который посетил город в марте 1918 года и остановился во внушительной резиденции Менаше. Интересно, что барон Феликс использовал свои контакты с арабами в Палестине, чтобы попытаться заключить двустороннее соглашение между евреями и арабами о будущем Палестины, но британцы, которые теперь отвечали за Палестину, не были заинтересованы в этом.18
Эти связи послужили источником вдохновения для описания Лоренсом Дареллом огромного богатства александрийского банкира Нессима, которого он изобразил скорее коптом, чем евреем. Дарелл написал первый том своего "Александрийского квартета" в Беллапаисе, на Кипре, в начале 1950-х годов, но он поддерживал тесные связи с александрийскими евреями через свою вторую жену, Еву Коэн, и еще больше через свою третью жену, Клод Винсендон, которая была внучкой Феликса де Менаше19 .19 Менасцы общались с другой знатной семьей, Зогебами, христианами-мелькитами из Сирии, членами общины, в которую входили многие преуспевающие торговцы шелком, древесиной, фруктами и табаком.20 Невозможно было сравнить мещанскую жизнь левантинцев из Смирны с поистине величественным стилем Менасесов и их сверстников, тем более что александрийская элита пользовалась вниманием короля и, в частности, Омара Туссуна, члена королевской семьи, которым очень восхищались и который понимал, как важно общаться с различными общинами Александрии. Его можно было встретить раздающим призы в еврейской школе или детям александрийской элиты в колледже Виктории, который был создан по образцу английской государственной (то есть частной) школы. Он был почетным президентом Коптского археологического общества и пожертвовал значительную сумму на строительство коптской больницы. В то же время он проявлял большой интерес к местной экономике, прилагая все усилия для стабилизации цен на хлопок.21
Повседневная жизнь иностранных общин вращалась вокруг торговли и кофейных домов, среди которых самыми известными были греческие, в частности кафе Паструдис. В этих кафе можно было встретить представителей греческой интеллигенции, самым известным из которых был поэт Кавафи.22 Английский романист Э. М. Форстер, который провел в городе большую часть Первой мировой войны (влюбившись в арабского кондуктора трамвая), распространил информацию о поэзии Кавафи за пределами Александрии, а сам поэт снова и снова возвращался к теме своего родного города. Проблема заключалась в том, что его мысли постоянно возвращались именно к древней Александрии, а не к современному городу, который не имел для него особой привлекательности.23 Александрия, из всех портовых городов восточного Средиземноморья, меньше всего пострадала от политических перемен, последовавших за падением Османов, поскольку своим возрождением она была обязана иностранным поселенцам, привлеченным инициативами хедивов, а не султанов.
III
Александрия была заново отстроенным городом, а неподалеку возник новый, в Палестине. Там британцы оказались в совершенно иной политической обстановке, чем в Египте. Арабское восстание во время Первой мировой войны, отчасти поддержанное Т. Э. Лоуренсом, принесло Великобритании ценных союзников в борьбе с турками; одновременно сионистские требования о создании еврейской родины привели к росту напряженности между евреями и арабами в Палестине, особенно после того, как британское правительство выразило свою симпатию к идее еврейского национального дома в Декларации Бальфура 1917 года. Еврейские чаяния выражались в идее возвращения на землю, когда идеалистически настроенные поселенцы из Центральной и Восточной Европы создавали сельскохозяйственные поселения - движение кибуцев стремилось вывезти евреев из городов на свежий воздух сельской местности, - но в сионизме существовало и другое направление, согласно которому создание в Палестине вестернизированного города, населенного евреями, было фундаментальной задачей. В 1909 году группа евреев, в основном европейских ашкенази, приобрела право собственности на несколько песчаных дюн в миле к северу от древнего порта Яффо и разделила землю на шестьдесят шесть участков, которые были распределены по жребию - признак их идеализма, поскольку лотерея гарантировала, что никто не сможет претендовать на лучшее место, и богатые и бедные должны будут жить бок о бок.24 В их намерения входило создать хорошо разветвленный город-сад, или, скорее, сад-пригород, поскольку изначально они отказались включать в свои планы магазины. Они предполагали, что жители будут ездить в Яффо за необходимыми товарами. В поисках названия поселенцы обсуждали всевозможные варианты, включая яростно сионистскую Герцлию и восхитительно благозвучное Ефефию ("самая красивая"). В итоге победил Теодор Герцль, потому что название Тель-Авив было ивритским названием его романа о восстановлении Сиона, Альтнеуланда, "старой-новой земли": тель означал древние останки, напоминавшие посетителям о еврейском присутствии в прошлые тысячелетия, а авив - первые зеленые ростки урожая пшеницы и, соответственно, весну.25