Великое заклятие
Шрифт:
– Красивая вещица.
– И обманывает демонов, насылающих сны, – улыбнулась она. Дренайскому она выучилась быстро, но говорила пока слишком правильно, по-книжному.
– Ты не скучаешь по Опалу? – спросил Ногуста на ее родном языке.
– Я хотела бы повидаться с матерью, а так мне здесь очень хорошо.
Она продолжала свое занятие, и Ногуста спросил:
– Что снится Кинде?
– Огонь, обступивший его со всех сторон.
– Это он в кузнице обжегся. Все дети учатся на таких маленьких несчастьях. – Он сказал это, и в уме у него вдруг возникла
– Что случилось, любимый? – спросила Ущуру.
– Там, в горах, заблудилась девочка. Пойду ее поищу.
Он поцеловал ее снова, на этот раз в губы, и ушел. Теперь это воспоминание жгло его, как огнем. Ему было двадцать лет, и больше он ни разу не поцеловал ее. Десять часов спустя, когда он увидел ее снова, она превратилась в обугленный, искромсанный ножами труп. Кошмары Кинды сбылись: пламя поглотило и его, и всех остальных.
Ногусте, когда он отправился на поиски ребенка, такое даже в голову прийти не могло. Он нашел девочку лежащей без чувств, приладил к ее ножке лубок и понес ее обратно в деревню. Он пришел туда на рассвете, удивляясь, что не встретил разыскивающих девочку людей.
Из дома собраний при виде его высыпала толпа. Девочка к этому времени очнулась, и ее отец, пекарь Гринан, бросился к ней.
– Я упала, батюшка, и поранилась, – сказала малышка.
Ногуста заметил, что рубашка пекаря замарана сажей, и нашел это странным. Гринан взял дочь у Ногусты и только теперь увидел лубок.
– Я нашел ее у Сиалакской лощины, – сказал Ногуста. – Нога сломана, но перелом чистый и скоро заживет.
Крестьяне молчали. Ногуста знал, что их семью в деревне не слишком любят, однако это молчание его озадачило. Он видел теперь, что у многих мужчин одежда тоже измазана сажей.
Из толпы вышел местный помещик Менимас, высокий и тонкий, с глубоко сидящими темными глазами, с холеными усами и бородкой.
– Повесьте его! – крикнул дворянин. – Он поклоняется демонам!
Смысл этих слов не сразу дошел до Ногусты, и он спросил Гринана:
– Что он такое говорит?
Пекарь смотрел на свою дочь, избегая его взгляда.
– Это он тебя унес, Фларин?
– Нет, батюшка. Я пошла в лес, упала и поранилась.
– Дитя околдовано, – вмешался Менимас. – Повесьте его, говорю вам!
Некоторое время никто не двигался с места, но потом несколько мужчин бросилось на Ногусту. Двоих он уложил кулаками, но другие одолели его и повалили наземь. Ему связали руки и поволокли к дубу на рыночной площади. Через высокую ветку перекинули веревку, на шею ему надели петлю.
Веревка впилась в горло, Менимас крикнул: «Издохни, черный ублюдок!», и Ногуста лишился сознания.
Погруженный во тьму, он внезапно почувствовал, что в легкие ему вдувают теплый воздух. Грудь вздымалась, и чей-то рот прижимался к его рту, наполняя его дыханием. Постепенно появились и другие ощущения: жгучая боль в горле и холодок земли, на которой он лежал. Сильные
– Да дыши же, паршивец!
Приток теплого воздуха прекратился, и Ногуста сделал громадный, хлюпающий вдох.
Открыв глаза, он увидел над собой листву дуба. Он лежал на земле, и перерубленная веревка все еще свисала с ветки. Потом в поле зрения появилось незнакомое лицо. Ногуста хотел сказать что-то, но из горла вырвался только хрип.
– Не надо говорить, – сказал сероглазый незнакомец. – Горло у тебя пострадало, но жить ты будешь. Вставай-ка. – Ногуста с его помощью поднялся на ноги. Солдаты держали под стражей двенадцать жителей деревни.
Ногуста потрогал горло и снял петлю, которая так и болталась на шее. Борозда, оставленная веревкой, кровоточила.
– Я... спас ребенка, – с трудом выговорил он, – а они напали на меня... ни с того ни с сего.
– Причина у них была, и еще какая. – Сероглазый опустил тонкую руку на плечо Ногусты. – Ночью эти люди сожгли твой дом и перебили твою семью.
– Мою семью?! Нет! Не может быть!
– Они мертвы, и я тебе соболезную. От всей души. Убийцы думали... им внушили... что вы похитили ребенка для исполнения некоего кровавого обряда. Они простые, темные люди.
Ногуста забыл про свое горло.
– Они убили всех? Всех до единого?
– Всех. Их уже не вернешь, однако ты увидишь, как свершится правосудие. Давайте первого! – крикнул военный.
Первым был пекарь Гринан.
– Не надо! – кричал он. – У меня семья, дети! Я им нужен!
– Человек должен расплачиваться за все, что он делает, – сказал сероглазый. – У этого человека тоже была семья. Ты убивал и теперь поплатишься за это. – Женщина из-за спин солдат молила о милосердии, но Гринану накинули на шею петлю и вздернули его.
Так, одного за другим, повесили всех двенадцать человек с отметинами копоти на одежде.
– А Менимас где? – спросил Ногуста, когда последний закачался в воздухе.
– Бежал. У него хорошие связи, и вряд ли он будет наказан.
Предоставив деревенским хоронить казненных, солдаты вместе с Ногустой отправились на пожарище. У Ногусты мутился разум. Семь тел, завернутых в одеяла, лежали в ряд перед руинами дома. Ногуста раскрывал саваны один за другим и смотрел на мертвых. Маленького Кинду огонь не коснулся, и он сжимал в ручонке сплетенный Ущуру ловец снов.
– Он задохся от дыма, – сказал офицер.
Ногуста сам вырыл могилы, отказавшись от помощи.
Когда он похоронил всех, сероглазый офицер вернулся к нему.
– Мы изловили сколько-то ваших лошадей, но остальные убежали в горы. Сбруйная почти не пострадала, так что я оседлал для тебя коня. Надо, чтобы ты проехал со мной в гарнизон и дал показания... о случившемся.
Ногуста не спорил. Они ехали почти весь день, а на ночь остановились у Делийского водопада. Днем Ногуста ни с кем не разговаривал и теперь лежал под одеялом точно оглушенный, по-прежнему видя перед собой лицо Ущуру и ее улыбку.