Великое заклятие
Шрифт:
Рядом вполголоса разговаривали двое солдат.
– Ты это видел? – спрашивал один. – Жуть какая! Как вспомню, тошно делается.
Ногуста, несмотря на свое оцепенение, ощутил благодарность к этому сострадательному человеку.
– Да уж, – ответил другой. – Белый Волк дышит в рот черномазому! Кто бы в это поверил?
Ногуста и теперь, тридцать лет спустя, ощущал тот холодный гнев, который испытал тогда. Что ж, гнев – это все-таки лучше, чем горе. Гнев живой, и с ним можно сладить. Горе мертво и лежит в тебе грузом, от которого
Ногуста встал и принялся собирать в лесу хворост, говоря себе: «Надо поспать. Скоро явятся убийцы, и тебе понадобится все твое мастерство и вся сила».
Он подбавил дров в огонь и лег, завернувшись в одеяло, положив голову на седло.
Но сон не шел к нему. Зубр проснулся, отошел к дереву и стал шумно мочиться.
– Не нашел я золота, – сказал он, увидев сидящего у костра Ногусту.
– Может, завтра найдешь.
– Хочешь, я посторожу?
– Какой из тебя караульщик? Не успею я лечь, ты уже захрапишь.
– Это верно, я легко засыпаю. Мне снилась Пурдолская битва – я стоял на стене с тобой и Кеброй. Ты свою медаль сохранил?
– Да.
– А я продал. За двадцать рагов. Теперь жалею – ценная вещь все-таки.
– Если хочешь, возьми мою.
– Правда? – обрадовался Зубр. – Эту уж я не продам.
– Может, и продашь, но это не важно. Первая наша победа, – вздохнул Ногуста. – В тот день мы поняли, что вентрийцев можно побить. Помню, дождь тогда лил вовсю, и молния сверкала над морем.
– А я почти все позабыл, – признался Зубр. – Помню только, что стену мы удержали, и Белый Волк выставил войску шестьдесят бочек рому.
– Тридцать выпил ты, это точно.
– Хорошая была ночка. Все девки в лагере давали даром. Ты уже выспался, что ли?
– Нет, я не спал.
Зубр подергал себя за моржовый ус. Он видел, что другу плохо, но не решался заговорить об этом. Больно уж они умные, Ногуста с Кеброй, и вечно толкуют о вещax, которых Зубру не понять.
– Надо поспать. Тебе сразу легче станет, – сказал он наконец, зевнул и вернулся к своим одеялам.
Ногуста тоже улегся, закрыл глаза – и перед ним предстало видение. Десять всадников медленно ехали по зеленым холмам, и горы с белыми вершинами стояли у них за спиной. На головы они нахлобучили капюшоны для защиты от полуденного солнца. Потом они въехали в лес, и один из них откинул капюшон и снял шлем, открыв длинные белые волосы, серое лицо и кроваво-красные глаза. Из леса вылетела стрела. Всадник вскинул руку, и стрела, пробив ему ладонь, вонзилась в лицо. Всадник вытащил ее, и обе раны тут же затянулись.
Картина сменилась, и Ногуста увидел ночное небо с двумя лунами – тонким серпиком одной и полным диском другой. Он стоял на лесистом холме под чужими звездами, и к нему шла женщина, Ущуру, с улыбкой на лице.
Потом и это видение померкло, и Ногуста оказался в воздухе над широкой равниной. Дренайская пехота вступила в бой с центром кадийского войска. Атаку возглавлял сам Сканда. Кадийцы отступили, пропела
Ногуста видел отчаяние в глазах Сканды, видел недоверие и растущее понимание того, что его предали.
А потом началась резня.
Ногуста очнулся в холодном поту, с трясущимися руками. Зубр и Кебра спали, над горами брезжил рассвет. Ногуста, откинув одеяло, бесшумно встал. Кебра зашевелился и открыл глаза.
– Что стряслось, дружище?
– Сканда убит, а мы в большой опасности.
– Убит? – Кебра вскочил на ноги. – Быть того не может.
– Маликада со своими вентрийцами предал его. Они стояли и смотрели, как убивают наших товарищей. – Ногуста медленно, припоминая каждую мелочь, пересказал Кебре свое видение.
– То, что касается измены, мне понятно, – выслушав его, сказал Кебра. – Но что это за всадники с кровавыми глазами? Не могут же они быть настоящими – как и твоя прогулка с Ущуру под двумя лунами.
– Не знаю, дружище, но думаю, что с этими всадниками мне все же предстоит встретиться.
– Ты будешь не один.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В жизни Ульменета изведала немало разных страхов.
После болезни и смерти матери она стала бояться рака. Ей снились страшные сны, и она просыпалась по ночам, вся дрожа. Она обмирала при виде мышей. А смерть ее любимого Виана вселила в нее страх перед любовью и побудила укрыться от мира в монастыре.
Сидя в своей комнате и глядя на звезды, она размышляла о природе страха.
Для нее страх всегда был связан с беспомощностью. Она ничего не могла поделать, когда мать умирала, и лишь смотрела с немым страданием, как тает ее плоть и уходит душа. После, живя с Вианом, она хлопотала над ним неустанно, следя, чтобы он хорошо ел и тепло одевался зимой. Он всегда смеялся над ее заботами. Она готовила ужин, когда услышала весть о его гибели. Отыскивая пропавшую овцу, он поскользнулся и сорвался с обрыва. Ульменета и тут ничего не могла поделать, но все-таки мучилась сознанием своей вины – ведь это она послала мужа искать овцу. Горе и раскаяние терзали ее душу.
Тогда она бежала от страха, бежала от мира и нарочно постаралась растолстеть, чтобы мужчины больше на нее не смотрели. Все что угодно, лишь бы обезопаситься от жизни с ее ужасами.
И вот теперь она сидит в этом роскошном дворце, и демоны окружают ее, подступая все ближе.
Что же ей делать? Самый легкий ответ напрашивался сам собой: бежать из дворца подальше, обратно в Дренан, и в свой монастырь. Мысль о бегстве соблазняла Ульменету. Деньги у нее есть – она могла бы добраться до моря с каким-нибудь караваном, а там сесть на корабль до Дрос-Пурдола. Морской воздух овеет ее и принесет покой.