Великое заклятие

Геммел Дэвид

– Какую?

– Убил моего отца.

– Ты называешь это услугой? – опешил Коналин.

– Да. К несчастью, это произошло слишком поздно, но тут уж дядя не виноват. – Кебра умолк, и Коналин, видя его печаль, не решался его расспрашивать. – Чего бы ты хотел от жизни, Коналин? – неожиданно спросил лучник.

– Жениться на Фарис, – без запинки ответил тот.

– Да, я знаю – но каким делом ты хотел бы заняться?

Коналин пораздумал немного.

– Таким, чтобы лошади были. Это мне нравится по-настоящему.

– Хороший выбор. У Ногусты такие

же планы. Когда-то его семья славилась своими лошадьми. Но его жену и всех родных убили, дом вместе с конюшнями сгорел дотла, а табун ушел в горы. Ногуста мечтает восстановить свое поместье. Он думает, что табун теперь разросся, и хочет отыскать его в горных долинах.

У Коналина заблестели глаза.

– Здорово. Как по-твоему, возьмет он меня с собой?

– Спроси его сам.

– А может, ты за меня попросишь?

– Я-то могу, да только так не годится. Сильный человек живет своим умом и не просит других сделать то, чего боится сам.

Коналин, спасаясь от ветра, придвинулся слишком близко к Кебре, и лучнику стало не по себе.

– Ладно, я спрошу его. А ты с нами поедешь?

– Возможно. Если Исток захочет.

Парень вдруг приуныл, и Кебра спросил:

– Чего ты?

– Что проку в этих разговорах? Скоро мы все умрем.

– Ну, пока что мы живы – и я не встречал еще врага, способного побить Ногусту. А Зубр сильнее всех, кого я знаю, и смелости в нем хватит на десятерых демонов. Не спеши хоронить их, Коналин: они хоть и старые, да хитрые.

– А ты?

– Я? Скажу без лишних слов: я лучший стрелок на свете. Могу мухе яйца отстрелить с тридцати шагов.

– Разве у мух яйца есть?

– Потому и нету, что я всегда поблизости.

Антикас Кариос добрался до пещеры около полуночи. Борода его обледенела, как и грива его коня, и оба они смертельно устали. Последние две мили всадник едва держался в седле, борясь со сном.

Кебра завел коня в пещеру, и Антикас сумел спешиться только с третьей попытки.

– Садись к огню и грейся, – сказал Ногуста.

– Нет. Сначала кони. – Антикас достал из-за седла толстую вязанку хвороста. – Я подумал, что дрова могут пригодиться. – Он снял перчатки, растер пальцы и медленно, неуклюже стал расседлывать своего гнедого.

– Дай помогу. – Ногуста снял седло и положил его на камень.

Антикас, не благодаря, стал расстегивать распухшими пальцами седельную сумку. Вынув оттуда щетку и тряпицу, он вытер коня насухо и начал расчесывать, делая кругообразные движения. Кебра и Ногуста делали то же самое с конем Дагориана.

– Лошадей непременно надо расчесывать? – полюбопытствовал Коналин.

– Да, и дело не только в шерсти, – ответил Кебра. – Кони замерзли и устали. Щетка массирует им мышцы и улучшает кровообращение.

Антикас спрятал скребницу, снял с себя багровый плащ и накрыл им гнедого. Под плащом на нем была рваная, вся в засохшей крови рубаха. Ульменета велела Антикасу снять ее, и он сделал это с большим трудом. Рубашка присохла к ранам, и когда он отодрал ее,

порезы у него на груди снова начали кровоточить. Ульменета усадила его у костра и осмотрела. Мелкие царапины она могла заживить сразу, но рана, нанесенная последним выпадом Голбара, нуждалась в более традиционном лечении. Ногуста подал Антикасу чашку супа, которую тот принял с благодарностью. Пока Ульменета готовила иглу и нитку, он оглядывал освещенную кострами пещеру. Зубр, человек-обезьяна, спал у дальней стены. Рядом, прижавшись к нему для тепла, устроились две девчушки – большая и маленькая. Королева сидела в полумраке с ребенком на руках. Антикас заметил, что она кормит дитя грудью, и пристыженно отвернулся.

– Встань, – приказала Ульменета.

Антикас встал, и она, стоя на коленях, принялась зашивать его рану. Начав с середины, она сводила вместе лоскуты кожи. Антикас встретился глазами с Ногустой и сказал:

– Он хорошо умер.

– Я знаю.

– Вот и ладно. Я слишком устал, чтобы рассказывать подробно. – Ульменета затянула нитку, и Антикас поморщился: – Женщина, ты ведь не половик зашиваешь.

– Бьюсь об заклад, перед креакинами ты так не скулил.

Он ухмыльнулся и промолчал. Закончив свою работу, Ульменета провела рукой по ране и тихо запела. Антикас вопросительно посмотрел на Ногусту, но тот развязывал вязанку дров.

Антикас ощутил щекотку и жжение – это было не очень приятно, но совсем не больно. Через несколько минут Ульменета отняла руку, обрезала ножиком нитку и сняла швы. Рана почти зажила, и Антикас почувствовал себя освеженным, как будто проспал несколько часов.

– Искусная же ты лекарка, – признал он.

– Видел бы ты, как я половики зашиваю. – Встав, она пропела свою молитву над более мелкими ранами, размотала окровавленную повязку у него на лбу и велела: – Наклони голову. – Он повиновался, и она, заживив порез, сказала: – Ты счастливчик, Антикас. Если б удар пришелся двумя дюймами ниже, ты лишился бы глаза.

– Странно. Чем я дольше дерусь, тем больше мне везет.

Ульменета, отступив на шаг, с удовлетворением оглядела свою работу и села.

– Ты могла бы спасти Дагориана, если б осталась у моста, – сказал Антикас, но она покачала головой и отвернулась.

– Его раны были за пределами моей власти.

Кебра принес чистую рубаху из выбеленной шерсти. Антикас, поблагодарив, поднес ее к носу и улыбнулся.

– Пахнет розовым деревом. Какая изысканность! Я вижу, мы с тобой одного поля ягоды.

– Навряд ли.

Антикас надел рубашку и подвернул слишком длинные рукава.

– Ну, Ногуста, что дальше? – спросил он. – Что говорят тебе твои видения?

– Надо ехать к заброшенному городу – больше я ничего сказать не могу. Чем закончится наше путешествие, не знаю, но ответ на все вопросы мы получим в Леме.

Маленькая девочка, спавшая рядом с Зубром, вдруг заплакала и села. Девушка-подросток тоже проснулась и прижала ее к себе.

– Что с тобой, Суфия? – спросила она, гладя ребенка по голове.