Великое зло
Шрифт:
– Какая прелесть! Когда его построили? Это часть главной усадьбы?
Открыв дверь и пропустив девушку вперед, Эш пояснил:
– Один из моих предков был ювелиром. Пьер Гаспар.
Жас кивнула.
– Да, я уже слышала.
– Ну так вот, это его мастерская. Как и многие мастера того времени, он был не только ювелиром, но и стеклодувом, лил цветное стекло, тем и приобрел известность. Полагаю, вам уже показывали его работы?
– Да. Будто живешь внутри тюбика с красками. Интересное ощущение.
Жас полюбовалась цветным витражом на входной двери, обошла комнату, разглядывая одно окно за другим. Перед
– После женитьбы Пьер с семьей обосновался в главном доме, а здесь устроил выставочный зал. Еще у него был магазинчик в городе, но там в основном торговали ювелирными украшениями, светильниками и прочими некрупными предметами. А большие изделия создавались и выставлялись здесь, и клиентов тоже сюда приглашали. Тут все осталось по-прежнему. Он хотел продемонстрировать, как его работы смотрятся в жилом интерьере: чтобы покупателю не приходилось гадать, впишется ли новая дверь с витражом в дверной проем его собственного вестибюля, а окна – в обстановку библиотеки. Пойдемте, я хочу показать остальное.
Эш вел девушку по дому. Камин в столовой: восточный орнамент, лазурь; все блестит, как озеро в лунном свете. Библиотека: торшеры-нарциссы, окутывающие мягким сиянием каждое кресло. Длинный коридор: изящные светильники из переливающегося зеленого стекла.
– Вы спрашивали про одеколон. Сначала надо объяснить вот что. До меня здесь никто никогда не жил. Пьер, а позже его сын использовали постройку как выставочный зал вплоть до Первой мировой – да и потом еще довольно долго. Но в тридцатые годы мода поменялась, и цветное стекло вышло из тренда. А затем началась Вторая мировая война. Владения семьи обширны, и до жилого дома отсюда далеко. Это здание забросили; никто не знал, что бы в нем такое сделать. Потом его стали использовать как своего рода кладовку. Когда я решил здесь поселиться – не представляете, сколько пришлось выгребать всякого мусора, счищать со стен толстенные наслоения старых обоев. Но зато когда я навел порядок и выкинул все лишнее, обнаружилось, что старинная обстановка комнат осталась в целости и сохранности. Даже реконструкция практически не потребовалась – только генеральная уборка.
Он толкнул массивные двери из красного дерева: обе створки покрывала тонкая резьба в цветочных мотивах. Жас еще не успела ничего рассмотреть, когда в нос ей ударил запах. Эш щелкнул выключателем, и они вошли в комнату.
– Здесь работала его жена, Фантин.
Это имя уже встречалось девушке в письме Виктора Гюго. Так вот что у нее за лаборатория… Жас посмотрела на рабочее место парфюмера, сохранившееся в первозданном виде. В особняке семьи л’Этуаль в Париже, где она выросла, все выглядело очень похоже. В центре комнаты располагался парфюмерный орган, место священнодействия мастера. Он действительно напоминал орган: рабочий стол и полки – амфитеатром. Здесь все было отделано куда искуснее, чем у них дома. Наверняка супруг Фантин, ювелир, то есть человек с развитым вкусом, приложил к обустройству этой комнаты свою
Жас втянула воздух. В каждой лаборатории пахнет по-своему, поскольку каждый мастер имеет свои собственные пристрастия в выборе ароматов. Едва ощущаемый запах ванили и розы, лимона и вербены – все на грани восприятия, но различимое.
Жас выдвинула стул у рабочего стола и повернулась к Эшу:
– Можно?
– Конечно.
Она села, окинула внимательным взглядом плотные ряды маленьких флаконов с ароматическими эссенциями и маслами. Каждый был снабжен бумажной этикеткой, теперь пожелтевшей от времени, с чернильной надписью, выполненной женским старинным почерком. Потянувшись за вербеной, запах которой царил в комнате, перебивая все остальные, Жас представила, как Фантин сидит здесь за работой, составляя композицию, что использовал теперь Эш.
Флакон был плотно закупорен. Не сумев открыть, Жас поставила его на место и попытала счастья с лимонной эссенцией. Пробка уступила ее напору, и девушка наклонила голову.
– Все еще пахнет. Не улетучилась.
Ее всегда приводило в восторг, как долго живут запахи. Куда дольше, чем представляют себе люди. Куда дольше, чем сами люди. Обнаруженные в древнеегипетских погребальных камерах благовония все еще позволяют различить букет.
– А сколько в точности лет этой лаборатории?
– Пьер оборудовал ее для жены в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году, и Фантин пользовалась ею почти семьдесят лет. До самой кончины – в девяносто четыре года – она создавала новые ароматы. Если верить ее учетным книгам, мой одеколон был сделан в тысяча девятьсот двенадцатом году и содержал бергамот, вербену…
– А формулы сохранились? – перебила его Жас.
– Целые тома. Хотите посмотреть?
Она возбужденно закивала.
– Ну, конечно. Очень.
Эш подвел ее к маленькому старомодному столику в дальнем углу комнаты. Застекленные полки, выдвижные ящики… Больше десятка записных книжек в черных кожаных переплетах. Эш открыл стеклянную дверцу. Слабо пахнуло высохшим клеем, кожей и древесным запахом старой бумаги… давно забытые сокровища ждали своего часа.
Жас сняла с полки блокнот. Раскрыла. Тот же почерк, что и на этикетках. Каждая формула – на своей странице. Названия ароматов говорили о том, что Фантин работала вместе с мужем.
Трепет изумрудного вечера.
Вспышка сапфировых звезд.
Рассветный жемчуг.
Жас читала список ингредиентов для каждого рецепта, пытаясь воссоздать в уме аромат.
– Такие притягательные… Сложные и одновременно необычные. Как и их названия.
– Откуда вы знаете?
– У меня память на запахи: когда я вижу рецептуру, могу воссоздать букет.
– Это редкая способность?
– Для нашей семьи – не очень. Она была у дедушки и у отца. А вот у моего брата – нет.
– Но это значит, что вы способны мысленно создавать ароматы?
Жас кивнула.
– Способна. Но не создаю.
– Нет?
– Нет. Уже очень давно.
– А можно из имеющихся в этой лаборатории ингредиентов воссоздать какой-либо рецепт Фантин?
– Ну, наверное, кое-что выдохлось. Но если комната была под замком и содержалась в темноте – полагаю, большинство компонентов сохранилось так же, как лимонная эссенция.