Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
— Гхамэ мшвидобиса. [10]
— Язык тут с тобой сломаешь, — пробормотал Петя, закрывая за собой дверь.
— Почему я не могу быть твоей второй женой?
— У нас так не принято. И потом я тебя не люблю.
— А надо любить? — удивилась она. — Как это?
— Вырастешь узнаешь, — рассеянно ответил Воронцов. — Давай, бери перо, сейчас писать будешь. — My name is Mary, — медленно диктовал он, расхаживая по горнице. — I live in Russia.
10
Спокойной
Он заглянул ей через плечо.
— Я сказал «in Russia»!
— Так лучше, — запинаясь на букве «ч», возразила она. — Мне так больше нравится.
— Ишь ты какая, — рассмеялся Петя. — Впрочем, мне тоже так больше нравится. Ладно, значит, ты и будешь «live in London». Молодец, дальше пиши.
Маша чуть слышно шевелила губами, скрипело перо, за занесенным окном ветер тянул свои заунывные песни.
Часть четвертая
Чердынь, весна 1566 года
— Садись. — Вассиан взялся за ножницы.
Стриг он ее сам. Глядясь в ведро с водой — в монастыре зеркал не держали, — Марфа видела перед собой тощего мальчишку с колючим ежиком волос. В келье пахло сыростью.
Как ни старалась Марфа протопить ее, но долгая северная зима никак не хотела отступать.
Монастырь стоял на холме, с него была видна вся Чердынь, лежавшая на равнине у слияния Колвы и Вишеры, но когда таяли снега, даже здесь было влажно.
— Я книги еще протру, — Марфа поежилась от холодного воздуха, щекочущего затылок. — Разведу уксус и протру, еще не дай Господь, плесень заведется.
Вассиан стряхнул состриженные волосы с ее рясы.
— Протри. А как солнце выглянет, карты расстели и просуши, тоже чтоб не зацвели.
Протирать их нельзя, испортишь.
Карты в Чердынском монастыре были главной ценностью. Вассиан вычерчивал их, основываясь на поездках в становища зырян, вогулов и остяков, изучая их рисунки на оленьих шкурах и на бересте. Он и Марфу научил чертить, сейчас она перебеляла большую карту Пермского края.
— А что там за Большим Камнем? — спросила она как-то, когда они сидели в библиотеке.
Настоятель оторвался от писаний Иоанна Златоуста и внимательно взглянул на сестру.
— Никто не был еще там, по серьезному-то. Как братья Адашевы здесь были, думали мы сходить на восток, но даже если отсюда идти, то это полмесяца пути до гор, а там еще через них перевалить. Мало людей у Адашевых было, а путь туда долог и труден.
— А что остяки сказывают? — Марфа очинила перо и стала аккуратно вычерчивать сложный, похожий на дерево рисунок рек.
Вассиан закашлялся и сплюнул кровавую мокроту, утерев губы платком.
— Остяки не всегда тут бывают. Зыряне и вогулы за горы не ходят, а остяки, коль и прикочуют с востока, то ненадолго, еще никому не удалось их расспросить.
— Как лето будет, —
— Матушка твоя, благослови Господь душу ее, то же говорила, когда вы приезжали, ты еще маленькая была, не помнишь небось. Летом мне лучше, это все зима-злодейка, больно она у нас долгая.
При упоминании о матери на глаза Марфы навернулись слезы. Она отодвинулась от стола, чтобы не испортить карту. Вассиан подхватил костыль. Ходил он для калеки удивительно резво. «Как я первый шаг сделал, так все время с ним, привык уже.» Он склонился над Марфой, поцеловал ее в колючий затылок.
— Ну, ну, будет, не плачь, Господь услышит, он сирот защитник и покровитель.
Марфа, шмыгнув носом, кивнула и снова взялась за карту.
Письмо от венчавшего ее с Петей архиепископа казанского Германа — давнего друга Вассиана — добралось до Колвы уже после Покрова. Брат позвал ее к себе в келью.
— Читай, а как прочтешь, сожги при мне. Хоть я в братии своей и уверен, хоть и не станет тебя Матвей в мужском монастыре искать, все одно такое лучше огню предать.
Она сидела на холодном, беленом подоконнике, крохотное оконце было залеплено ранним волглым снегом — и читала.
«А сей блудник, брат твой Матвей Вельяминов обрел власть великую. Как он в руки царя отца вашего и жену его предал, так тот только ему и доверяет с тех пор. Поставил он Матвея главой над людьми государевыми, и те, что хотят, то и творят. Немало семей достойных предали бесчестию и разорению. Матвей же, сказывают, сжег отца вашего вместе с мачехой в усадьбе их подмосковной, даже могил от них не осталось.
Меня же государь держит в митрополичьих покоях, хоша я сказал и ему, и собору, что нет моего желания быть митрополитом московским, и что единственное, чего я хочу, — вернуться в Казань. А что я тебе отписал касательно произвола людей государевых, тако же я сказал и царю и буду повторять до самой смерти моей.
Марфа поднесла грамоту к свече, та вспыхнула и затрещала, обжигая пальцы. Ничто была эта боль по сравнению с тем, как стонала, ища утешения, душа ее.
— Вассиан, как же теперь, что же это? — Она потерянно взглянула на старшего брата и увидела, что он, прежде казавшийся ей сухим и неблизким, плачет, обхватив руками рано поседевшую голову. Она присела рядом, обняла его.
— Сироты мы с тобой, сестра. — В синих, вельяминовских глазах, стояли слезы. — И того хуже, что наш брат своей рукой это сотворил.
Марфа всю ночь стояла на коленях в стылой монастырской церкви. Икона Богородицы была древнего новгородского письма, привезенная сюда еще Стефаном Пермским, благословленная, по преданию, святым юродивым Прокопием Устюжским. Тонкостью и благородством черт, внимательным взглядом светлых глаз северная Богоматерь удивительным образом напоминала девушке ее мать.