Венец славы: Рассказы
Шрифт:
Студенты часто заходили к Барри в клетушку, отведенную ему в большой, разгороженной на секции общей комнате ассистентов, он с сочувствием выслушивал их жалобы, но никогда не поддерживал нападки на Тэйера. Просматривая вслед за Барри письменные работы, Тэйер дотошно отмечал все орфографические ошибки и ставил вопросы в местах, не вызывавших у Барри особых возражений; он часто зачеркивал оценки, выставленные ассистентом, и снижал их, но Барри обычно соглашался с его поправками. Когда поэт Бласс сплетничал на кафедре, развлекая аспирантов анекдотами про профессора Тэйера, Барри угрюмо молчал и не смеялся вместе с другими. Бласс рассказывал, что на конференции в Торонто Тэйер, пьяный и расхристанный, ворвался в зал, чтобы опровергнуть выводы одного специалиста по Возрождению, выступавшего с докладом о каком-то третьестепенном драматурге — как же его? Стерджес! впрочем, неважно, о нем все равно никто не слышал, — и эта история попала даже в местную газету. Это было лет семь-восемь тому назад.
— С
Нет, он никогда не замечал, чтобы от профессора Тэйера пахло перегаром, неприязненно сказал Барри. И вообще вся эта история не внушает ему доверия.
— Но это же правда! Более того, есть еще кое-какие таинственные подробности, но о них знают только заведующий кафедрой и декан, — сказал Бласс. — Тэйер — загадочная личность. Всех других я здесь давно вычислил. А насчет его мне до сих пор кое-что неясно. Кстати, вы знаете, что он презирает студентов театрального отделения? Если он кого-нибудь выгоняет с лекции, можете быть уверены, что пострадавший учится на театральном. Тэйер что-то не поделил с заведующим театральным отделением. Хотя еще несколько лет назад они прекрасно ладили. Между прочим, Тэйер даже участвовал в одной студенческой постановке, играл Яго, представляете? И несмотря на свой возраст, играл отлично. Просто по-настоящему здорово. Его так загримировали, что он выглядел на двадцать лет моложе, и он действительно помолодел. Этот его голос, даже то, как он двигался, — все было очень убедительно, вы ему сразу верили, и все в пьесе становилось вам понятно. Вы понимали, почему все сложилось именно так, а не иначе. Но потом Тэйер раскапризничался, а может быть, случилась какая-то ссора, короче говоря, однажды он повернулся и ушел перед самым началом спектакля. Все ужасно возмутились. Сам президент университета уговаривал его вернуться. Но он и слушать не желал… А недавно, в апреле, с ним опять вышла какая-то темная история: он поскандалил со своим домовладельцем и переехал жить в гостиницу, просто нанял утром фургон, сложил вещи и съехал с квартиры. Но при этом он нарушил арендный договор, домовладелец подал на него в суд, все это попало в газеты, и из Кэлгери приехала его сестра — или тетка, не знаю, — этакая лошадь, и с характером, как у него самого. Она и внешне вылитый Тэйер: короткая стрижка, брючный костюм в полоску… Пробыла здесь почти месяц, даже ходила к нему на лекции, вертелась возле его кабинета, и никто не понимал, что ей нужно, хотя одной секретарше она сказала, что она врач-психоаналитик. Тэйер, как мне кажется, старался встречаться с ней поменьше. Думаю, он до сих пор живет в гостинице. Вы не знаете, Барри, он никуда не переехал?
— Почему вы спрашиваете меня? — сказал Барри. — Я о нем ничего не знаю.
— Вы о нем знаете больше, чем все мы, — возразил Бласс.
Тэйер, словно догадываясь, что Барри его защищает, стал после лекций приглашать Барри к себе в кабинет. Он запирал дверь, предлагал Барри рюмку хереса — Барри обычно отказывался, — потом усаживался в кожаное кресло, поворачивался к окну и молча смотрел на синевато-серое небо Онтарио, будто раздумывая, о чем бы поговорить со своим молодым гостем. Однажды в конце ноября, откашлявшись, Тэйер нерешительно сказал:
— Если хотите, можете снова отрастить волосы. Я ведь видел вашу фотографию на анкете, так что знаю, как вы выглядели раньше. Честно говоря, когда я разбирал заявления — вы, вероятно, знаете, что я председатель комиссии по зачислению аспирантов, — ваша тогдашняя внешность нисколько меня не шокировала. Честно говоря, у вас довольно яркая внешность, что-то от елизаветинской эпохи.
От удивления Барри не нашелся что ответить. А Тэйер продолжал монотонно говорить, не глядя в его сторону, словно хотел поскорее кончить и сменить тему. Как получается, что, несмотря на такую низкую посещаемость лекций, на экзамене студенты умудряются правильно отвечать на большинство вопросов, спрашивал он, Барри не думает, что они ходят на лекции по очереди, а потом обмениваются конспектами? Ему не кажется, что в студгородке у кого-то есть конспекты всего лекционного курса, собранные за несколько лет, и их размножают на ротаторе и продают? Эти конспекты не попадались ему на глаза?Нет, не попадались. Тэйер опять надолго замолчал. Он вертел в руках бронзовый нож для бумаги: ручка была сделана в форме львиной пасти, из которой выглядывали огромные клыки и язык. По щеке Тэйера поползла струйка пота, от левого виска вниз к подбородку.
Барри хотелось уйти, но он не решался пошевелиться.
Тэйер налил себе хереса, выпил рюмку залпом и налил снова. Потом искоса посмотрел на Барри.
— …Конечно же, это открывает прекрасные возможности для нас всех… старшее поколение ученых и молодежь… да, без сомнения… Я ничуть не возражаю против тесного сотрудничества с подающими надежды молодыми людьми… что ни говори, за вами будущее. И вы мне гораздо симпатичнее, чем тот варвар в комбинезоне. Его отчислили после первого семестра, он совершенно не подходил мне как ассистент, и я, право, не
— Да нет. Ничего…
— Мне показалось, вы меня разглядываете.
— Я? Нет, что вы.
— …этот нож — подарок профессора Митльштадта, вы ведь его знаете? Заведующий театральным отделением. Он преподнес мне этот нож в знак глубочайшего и, я бы сказал, по-своему извращенного восхищения, которое я ему внушаю… Как и многие другие мои коллеги, он ошибочно полагает, что я человек необузданных страстей. Отсюда и нож. Своего рода намек, несколько театральный намек. Весь этот мир, Барри, — с внезапным пылом сказал Тэйер и подался вперед, размахивая руками над полированной гладью широкого письменного стола, — весь этот мир — театр.И до тех пор, пока вы помните, что все вокруг лихорадочно сочиняют разные сюжеты и сценарии, чтобы поймать вас в свои сети, до тех пор, пока вы об этом помните, вам не грозит гибель. Ничем другим я вас ободрить не могу. Вы меня понимаете?
Барри не понимал. Он смотрел на бронзовую львиную пасть и недоумевал, что привело его сюда, в этот кабинет, в заставленный книжными стеллажами сумрачный кабинет профессора Тэйера, где сладко пахнет хересом и где стыдливо поблескивает нож. У Барри вдруг мелькнула нелепая мысль, что за дверью кто-то стоит, что кто-то подошел к кабинету, хотел постучаться… но застыл под дверью и слушает.
— Сложная цепь обстоятельств, которые привели вас сюда, в этот кабинет, — сказал Тэйер, будто читая мысли Барри, — кажется загадочной только вам, но отнюдь не автору, сочинившему этот сценарий. Представьте себе: некто перебирает кипу анкет, ему это слегка наскучило, возможно даже, он слегка устал… и его внимание привлекают лишь несколько фотографий, лишь несколько ярких лиц. Из сотен фотографий всего несколько приковывают к себе его взгляд… Барри, вы что, куда-то спешите? У меня впечатление, что вам хочется поскорее уйти.
Нет, сказал Барри, ему вовсе не хочется уходить, но, к сожалению… он должен сейчас идти…
— …в библиотеку, или в книжный магазин, или на лекцию, — быстро проговорил Тэйер, словно заканчивая за Барри его реплику в диалоге. — Понимаю. «Ломает буря майские цветы, и так недолговечно лето наше!» [1] — Он допил херес и задумчиво застыл с рюмкой в руке, точно боялся, что если поставит рюмку на стол, Барри истолкует это как разрешение уйти. — Вообще-то я собирался поговорить с вами по одному важному вопросу профессионального характера, а именно о вашей стажировке в качестве преподавателя. Я хочу, чтобы вы прочли свою первую лекцию во вторник утром.
1
Шекспир, сонет XVII — сонеты Шекспира цитируются в переводе С. Маршака (Здесь и далее — прим. переводчиков.)
— Во вторник?!
— Да, во вторник утром. Надеюсь, вы понимаете, что стипендию вам здесь платят не просто так и вы, кроме всего прочего, обязаны вести некоторую преподавательскую работу? Или вы думали, что достаточно только сидеть у меня на лекциях в последнем ряду, мечтать неизвестно о чем и, чтобы потешить мое тщеславие, притворяться, что вы что-то там записываете? Я, между прочим, не настолько тщеславен. Кстати, вы ходите не на все лекции, в прошлый вторник вас, кажется, не было.
Барри начал было объяснять, что болел гриппом, и…
— Нет, нет, можете не извиняться, — прервал его Тэйер. — «Не проклинаю горькую разлуку, за дверь твою по знаку выходя». [2] — Он махнул рукой, показывая, что не обижен; и все-таки в этом жесте была обида. — Мне будет весьма интересно присутствовать на вашей первой лекции, тем более что вы выказали желание избрать педагогическое поприще… В заявлении вы, помнится, написали: «хочу быть преподавателем университета»… отсюда следует, что мы должны конкретно и на практике проверить, соответствует ли ваше желание вашим данным. Как вам, вероятно, известно, я обязан оценить ваши способности и решить, можно ли оставить вас в аспирантуре для соискания ученой степени более высокой, чем степень магистра… Вы ведь указали в заявлении, что желали бы защитить докторскую диссертацию… «в области английской литературы»… не так ли?
2
Шекспир, сонет LVII.