Венец творения
Шрифт:
Но выбирать не приходится, а деньги были нужны — не мне, а для мамочки. Поэтому я сама подстерегла доцента на улице около его особняка и сказала, что согласна, но не за десять, а за двадцать пять. И тут он из интеллигентнейшего лектора вдруг превратился в разбитного хитрованца. Схватил меня за локоток, оттащил в переулок. Боялся, чтобы его со мной подле его особняка не увидели. В особенности прислуга и жена. Брызжа мне в лицо желтоватой слюной и дыша чем-то кислым, он заявил, чтобы я больше такой опасности его не подвергала. И что он и так большую цену
Но не ведал приват-доцент, что росла я в бедности и давно научилась торговаться на рынке и в лавках. Посему сошлись на восемнадцати. Неплохо, совсем неплохо. Не двадцать пять, но я это наобум брякнула. Восемнадцать рублей — и можно мамочке это чудо-лекарство патентованное из Американских Штатов купить. И рыбий жир, потому что силы катастрофически ее покидают. И накупить свежих фруктов или даже обед из ресторана заказать. Когда бедная моя мамочка была последний раз в ресторане?
Но о чем это я? Видимо, сама себя жалею. А мамочка лежит во сырой земле — отмучилась, грешница…»
«14 марта 1913 года. День рождения мамочки. Ей бы исполнилось сорок девять. Никак не могу справиться с тем, что воспоминания о том, как я пришла к такой жизни, лезут мне в голову. Видимо, потому что не вижу для себя больше смысла жить. И почему бы не закончить жизнь в этот светлый и прекрасный день, который мы раньше праздновали всей нашей маленькой, но такой дружной семьей?!
Да, я приняла решение. И все уже готово, но я, оттягивая неизбежное, все вожу закоченевшей рукой по листу дневника. Но допишу это и…
Вот именно, и… Как же я докатилась до такой жизни? Вернее, до такой смерти?
Приват-доцент оказался типом чокнутым. Видимо, зачастую так бывает, что под личиной добропорядочного гражданина скрывается клыкастый монстр. Но этот был мелкий демон. Я бы с большой радостью забыла то, что он заставлял делать меня. Однако ж не могу. Эти низкие, развратные сцены намертво въелись в мою память.
Хуже всего было даже не то, что я продала свое тело и свою девственность. И не то, что я запачкала свою душу, а то, что восемнадцать рублей испарились в течение трех дней. А аптекарь наотрез отказался отпускать лекарство для мамочки в долг.
Однако еще ужаснее было то, что я поняла — одним разом не ограничится. И кем я в итоге стала? Сегодня утром рассматривала себя в зеркало — красивая, правда, слишком бледная барышня с рыжеватыми локонами и зелеными глазами. Сущий ангелочек. Но кто бы знал, чем этот ангелочек занимается…
Слово это выговаривать противно, после этого тянет зубы чистить. Все же хорошо, что мамочка ничего не узнала и ничегошеньки не подозревала. Потому что в последние недели жила только на морфии, спасавшем ее от невыносимых болей и ввергавшем в коматозную дрему.
Я тогда обратилась к приват-доценту, причем ведь в первый раз он кричал вслед, когда я убежала, унося заработанные грехом
Настало. Я целую ночь не спала, и не только потому, что мамочка все время ворочалась и стонала, видимо, даже морфий уже не помогал. А потому что обдумывала, как мне поступить.
И поняла, что если уж и играть в эту грязную игру, то по моим правилам. Я так ему об этом и сказала. Он, конечно, долго что-то блеял, но по бесовски блестевшим глазам я поняла, что он не упустит своего. И в итоге он согласился с «гонораром», который я с него потребовала.
Встречались мы еще четыре раза, и каждый был гаже предыдущего. Однако ж, не скрою, что было более чем приятно ощущать себя повелительницей этого ничтожного человечка, зная, что он на все готов, дабы остаться один на один с моим телом в жалкой меблированной комнатке на самой окраине Москвы.
Но ведь все этим не ограничилось. Помню, как, выходя в последний раз из комнатки, я в коридоре столкнулась с господином в бобровой шубе. Причем господин был хоть и с седеющей бородой, однако еще молодой и вообще приятной наружности.
Он как-то странно на меня посмотрел, а я же бежала тогда прочь, желая только одного — забыть весь этот ужас!
Но этот ужас настиг меня на следующей же улице. Господин в бобровой шубе был обладателем новомодного блестящего автомобиля. От звука клаксона у меня за спиной я подскочила. А потом увидела мимолетного знакомца.
Он принес самые искренние извинения за то, что напугал меня. Представился. Думаю даже, что имя назвал настоящее. Оказалось — купец. Точнее, как модно теперь говорить, негоциант. Ибо на купца из пьес Островского он ничуть не походил, скорее, на успешного адвоката или писателя.
Он без обиняков приступил к делу, заявив, что время — деньги и он ценит и свое и мое время. Оказывается, заведение, где я встречалась с приват-доцентом, пользовалось определенной славой в определенных же кругах. И, завидев меня выходящей из комнаты, он сразу понял, что я пришла не навестить больного дядюшку. Или дедушку.
Негоциант сделал мне предложение — то же самое, по сути, которое делал до этого приват-доцент. Только, как он подчеркнул, на постоянной основе. Ибо ему требовалась воспитанная, наделенная вкусом и красотой подруга, и он готов за это платить.
Так как мамочке было все хуже и хуже и требовались все большие дозы морфия, я согласилась. С приват-доцентом я рассталась без малейшего сожаления. Кажется, он пытался меня запугивать, заявив, что все узнают, кто я на самом деле. Расхохотавшись ему в лицо, я тогда ответила, что лучше пусть он опасается, как бы все вокруг, в первую очередь его жена, не узнали, кто на самом деле он. Сие оказало воздействие, и приват-доцент оставил меня в покое — навсегда. Помнится, когда он несколько недель спустя узрел меня в ресторане с негоциантом, то сделал вид, что мы незнакомы. Хотя по трясущейся от злости козлиной бородке я поняла, что все он очень даже хорошо понял.