Венец творения
Шрифт:
Графиня вздохнула, а я сказала ей, что это не так и что грех видеть в ее дочке калеку, ибо, как я где-то читала, больные, страдающие синдромом Дауна, вовсе не обделенные Господом креатуры, они просто живут в своем мире, возможно, более совершенном, чем наш. И что они гораздо более одаренные в художественном и музыкальном планах, чем простой смертный. Главное — не запирать их в четырех стенах, превращая в пленников, а постоянно заниматься с ними.
— Но ведь в этом и проблема! — заявила графиня. — Очень сложно найти того, кто умеет обращаться с такими, как Женечка. И еще сложнее угодить моей дочери,
Она велела подать себе нюхательной соли, и мне пришлось долго махать платком, навевая ей на лицо прохладу. Графиня, как я поняла, или в самом деле была болезненной особой, или ипохондричкой, обожавшей, чтобы все, сбиваясь с ног, выполняли ее капризы.
— Евгения, милая моя, Женечка просто влюбилась в вас! Поэтому я предлагаю вам взять заботы о ее воспитании и переехать к нам на Мухину дачу! Я уже поговорила с матерью-настоятельницей, она согласна и очень вас рекомендует. Вы же спасли на пожаре жизнь двух человек! Вы — подлинная героиня!
Знала бы она, какими «подвигами» я могла похвастаться, не подпустила бы к своему ребенку и на пушечный выстрел! Но посвящать ее во все детали моей биографии я, конечно же, не намеревалась. Перспектива была более чем заманчивая, Женечка мне сразу понравилась. Да и жалованье было отличное — услышав, сколько готова платить графиня, я не подала виду, что согласилась бы и за половину или даже за треть…
— Ну вот и отлично! — заявила Мария Ростиславовна. — Не будем откладывать дело в долгий ящик. Вы ведь поедете с нами прямо сейчас?»
«12 июня 1913 года. Вот уже неделя, как живу я на Мухиной даче в роли воспитательницы крошки Женечки. Ребенок она неуемный, непоседливый, однако ж прелестный. Я с самого начала полюбила ее всем сердцем. А она, создается такое впечатление, обожает меня больше, нежели свою родную матушку, графиню Марию Ростиславовну.
Она — вторая супруга графа Григория Борисовича Бальзуева-Мухина, человека пожилого, строгого, с лысиной, бакенбардами и вечно облаченного в черное. Его сиятельство, несмотря на скрытый свой деспотизм, находится под пятой своей второй супруги, матери Женечки. Раньше Мария Ростиславовна танцевала в балете, и этот мезальянс стал возможным только потому, что граф безумно влюбился в нее. Во всяком случае, так судачат слуги на Мухиной даче.
Сама эта дача — огромный дом, окруженный запущенным садом. Место вроде бы идиллическое, но внушающее подспудную тревогу. Уж сама не знаю, почему. Граф и графиня раньше сдавали Мухину дачу, находясь за границей, но не так давно прибыли сюда из Ниццы, решив окончательно обосноваться на родине.
Впрочем, пересуды среди прислуги не приветствуются — за тем, чтобы имен хозяев никто не трепал, следит суровая экономка Луиза Артамоновна, дама, вечно затянутая в корсет и опирающаяся на резную палку с затейливым набалдашником. Меня она сразу же невзлюбила, не знаю, почему. Потом я поняла: не может простить, что Женечка, невзирая на все попытки льстивой экономки задобрить ребенка конфетами, шарахается от нее как от чумы, зато ко мне лезет на колени и зовет «тятей».
Первая супруга графа почила в бозе энное количество лет назад и оставила ему сына
А вот ее брат, Михаил Григорьевич… Хорошо, что никто и никогда не прочтет эти строки, ибо… Ибо я влюбилась в него с первого взгляда! Он — студент-правовед, блестящий молодой человек, к тому же такой красавец. Именно таким я всегда представляла своего избранника, именно таким должен быть мой муж!
Но об этом можно забыть — сын графа на гувернантке не женится, тем более на такой, что работала некогда в борделе.
Зато у меня появился ухажер против моей воли. Это — господин Ушайко, Андрей Спиридонович, сын прежнего управляющего Мухиной дачей, ныне уже покойного. Он одного возраста с Михаилом Григорьевичем, вместе росли, когда-то были лучшими друзьями, но они разные, как лед и пламя!
Михаил Григорьевич высок и черноволос, господин Ушайко невысок и с белесыми, уже изрядно поредевшими на макушке волосами. Михаил Григорьевич остроумен, эрудирован, общителен, господин Ушайко молчалив, страдает заиканием и носит уродливые очки. Михаил Григорьевич — будущий известный адвокат, господин Ушайко — студент-агроном. Причем обучение ему оплачивает граф в память о его покойном отце.
Но студент-агроном, в этом не может быть сомнений, положил на меня глаз. Он вздыхает, смотря на меня подслеповатыми глазами, заливается краской, когда кто-то обращается ко мне, страшно сконфузился намедни, когда я за столом попросила его передать соль. Налицо все симптомы влюбленности, но это меня отчего-то не радует».
«17 июня 1913 года. Мне признались в любви. Но не в этом дело. О, сегодня упоительный день! Михаил Григорьевич показывал мне поместье и окрестности! Старое кладбище, растущий около него дуб с двумя кронами. Поведал шокирующие, от которых кровь в жилах стынет, исторические анекдоты про своих предков.
Я наслаждалась каждой секундой его общества. И, как мне кажется, и он моим. Мы были как раз в мраморной беседке, стояли, рассматривая разноцветное оконце, как я вдруг почувствовала, что Михаил Григорьевич взял мою руку. Я не отдернула ее и не отошла прочь.
— Евгения Аксентьевна… — начал он, и его голос, такой светлый, такой чистый, вдруг предательски задрожал.
В этот момент в беседку влетела Женечка, которая с визгом кинулась ко мне. Михаил Григорьевич потрепал сводную сестренку по волосам и вышел прочь.
Я была немного зла на девочку, но поняла, что вины ее в том, что ворвалась она в неподходящий момент, нет. Смущенный Михаил Григорьевич быстро сунул мне в руку василек и исчез. Мы с Женей бродили по саду, она — гоняясь за бабочками и стрекозами, я — со слабой надеждой, что встречу Михаила Григорьевича.
Но вместо этого наткнулась на господина Ушайко. Запинаясь и конфузясь, он завел речь о погоде. Причем я не могла избавиться от впечатления, что он меня в саду караулил. Он что-то хотел мне сказать, но никак не мог. Наконец, он произнес: