Венецианец Марко Поло
Шрифт:
Следует вспомнить, что недолговечная Латинская империя в Константинополе была основана Балдуином с помощью венецианцев, а разгромили ее греки в союзе с Генуей — самым могущественным и самым ненавистным торговым соперником Венеции в Восточном Средиземноморье. Теперь влияние генуэзцев ширилось и крепло во всех левантийских портах; с венецианцами, дела которых принимали плохой оборот, генуэзцы и греки обращались, надо думать, очень сурово, хотя и не суровее, чем венецианцы обращались в былые времена с теми же генуэзцами, пизанцами или купцами Амальфи [93] . Может быть, именно в этой враждебности, которую питали по отношению к венецианцам греки и генуэзцы, и кроются причины несчастья, обрушившегося на Поло. В завещании господина Маффео, датированном 6 февраля 1310 года (Марко являлся одним из душеприказчиков), говорится, что он, господин Маффео,
93
Амальфи — приморский город на юго-западе Италии, бывший в X-XI веках одним
расплатился с вышеназванным Марко Поло, моим племянником… теми тремястами тридцатью тремя с третью фунтами, которые мне причитались из тысячи фунтов, полученных вышеназванным Марко Поло от господина Дожа и города Венеции в качестве частичной компенсации за ущерб, причиненный нам господином Комнином Трапезундским [94] на земле того самого господина Комнина и в других наших предприятиях, и я удостоверяю, что все прочие счеты с названным Марко Поло, каковы бы они ни были, оплачены сполна и что, наконец, я имел право на третью часть всего того, что любым путем могло быть получено в качестве компенсации; я удостоверяю, что вышеупомянутый ущерб, причиненный нам названным выше господином Комнином Трапезундским на его земле, равнялся сумме около четырех тысяч гиперпер [95] .
94
Комнин Трапезундский — государь из византийской династии Комнинов, ветвь которой, после захвата Константинополя крестоносцами (1204), утвердилась на южному берегу Черного моря и основала Трапезундскую империю, существовавшую до 1461 года. — Прим. ред.
95
Гиперпера, или солид, — золотая монета тех времен стоимостью приблизительно в три американских доллара.
Так завещание Маффео, написанное пятнадцать лет спустя после возвращения путешественников в Венецию и изученное совсем недавно, бросает дополнительный свет на жизнь Поло, о которой мы знаем еще очень мало.
Из Трапезунда в Константинополь путешественники ехали морем. После короткой остановки в столице Византии, где граждане Венеции уже утратили прежнее влияние, которым они пользовались в те дни, когда здесь тридцать пять лет назад жили братья Поло, вновь последовала посадка на корабль; вместе с путешественниками были погружены их товары, слуги и большое число рабов. Наступил последний этап многотрудного путешествия, начавшегося в 1271 году, и Поло теряли терпение и нервничали, если происходила какая-нибудь задержка или дул неблагоприятный ветер, замедлявший ход корабля. Вот недолгая стоянка в венецианском торговом порту Негропонте, на Эвбее, вот истомившиеся путешественники проплывают мимо опоясанных белою лентою пены зеленых Эгейских островов, огибают скалистые берега Греческого полуострова и добираются до Корфу, вот корабль еще круче поворачивает на север и уже рассекает своим килем воды родимой Адриатики.
Наконец наступил долгожданный час прибытия. Перед взорами путешественников была родная земля, Венеция, о которой они так долго мечтали, воспоминания о которой согревали им сердца во время холодных бессонных ночей, проведенных под незнакомыми яркими звездами, среди чуждых людей. Окутанная золотой дымкой воспоминаний родная Венеция, ставшая в долгой разлуке еще более милой и прекрасной. Вскормивший их город, в котором они родились и сделали первые в жизни шаги, их колыбель, Венеция. Это она вставала перед ними, словно драгоценный камень, оправленный сияющим морем, по-прежнему величаво-гордая, с бесчисленными дворцами и башнями, с горящими в лучах жаркого солнца куполами собора святого Марка, с будто плывущей по воде где-то за Лидо церковью Сан-Джорджо, с устремленной к самому небу Кампанилой, с далекими бледно-голубыми линиями гор на севере. Вот путешественники уже и в гавани; все стало различимо, все четко. Город, как всегда, жил своей беспокойной жизнью. Плыли туда и сюда корабли — они то причаливали к набережной, то уходили, нагруженные тяжелой кладью, предназначенной для дальних стран, то, словно в предчувствии дороги, нетерпеливо раскачивались на своих якорях. В гавани сновали все те же лодки и гондолы, они то и дело выплывали из каналов и уходили туда; привычные запахи щекотали ноздри; мягкий ветерок доносил знакомые певучие голоса и крики. Поло казалось, что за долгие годы Венеция должна была как-то измениться. Но она была все та же — та же тугая гроздь сияющих островов, та же голубизна и дымчатое серебро — прежняя соблазнительно-прекрасная невеста Адриатики, устами дожа каждый год клянущаяся ей в верности, еще хранящая власть над морем и сердцами своих сынов.
Лишь сейчас путешественники почувствовали: они ждали изменений в облике Венеции потому, что изменились сами. С того дня, когда они ловили прощальным взором быстро исчезающий за чертой северного горизонта абрис недостроенной Кампанилы, прошла целая четверть столетия. Никколо и Маффео стали стариками. С горечью они должны были признать это, исподтишка разглядывая друг друга. В сорокалетнего, вечно занятого, рассудительного мужчину превратился и Марко, он раздался в кости и немного отяжелел; печаль проглядывала в его взорах, он был старше и мудрее своих столь бурно прожитых лет. Ему дано было увидеть то, что выпадает на долю немногих, а теперь он чужеземцем возвращался в родные края, в город своего детства. Сверстники, наверное,
Перед этим великим городом, горделиво рисовавшемся на фоне лазурного неба, Марко испытывал даже страх. Венеция была для него такой же чужой, как и далекие, чужие страны. Он был оторван от Венеции и земляков-венецианцев с самого детства, на родном языке объяснялся с сильным акцентом — долгие годы ему приходилось говорить даже с дядей и отцом только по-татарски, — Венецию он воспринимал почти как иноземный город, вроде Ханбалыка, когда, на заре своей жизни, он впервые въезжал, озирая высокие стены и укрепления, в его ворота. Смутное чувство горечи и протеста шевелилось в душе Марко: приезд в Венецию означал для него начало новой жизни, жизни среди незнакомых людей, обычаи и образ мыслей которых были ему уже совершенно чужды. Внутренний голос, возможно, предупреждал его, что над лучшими его годами опустился занавес, что предстоит вечер, что вслед за приливом скоро наступит отлив. Разве легко и просто в сорок лет начать жизнь сызнова, после долгих странствий по безграничным просторам земли осесть в этом городе на морском берегу, навсегда распроститься с яркими картинами средневекового Востока, где у тебя были свои дорогие воспоминания и когда-то была, вероятно, любовь? Именно такие раздумья и такие сомнения одолевали Марко, когда он стоял на носу корабля и смотрел, как уплывает назад Лидо, как падает наконец у причала якорь.
Труднейшее, самое долгое в истории человечества путешествие было окончено. И как только якорь корабля с плеском погрузился, упав в прибрежный венецианский ил, ворота азиатской жизни для Марко навсегда захлопнулись, как захлопывались ворота Ханбалыка, едва звук барабанов возвещал наступление ночи. И подобно тому как монгольские стражи в Хан-балыке изнутри запирали городские ворота, так навек был заперт для Марко мир его юношеских мечтаний, ставший потом, когда он вырос, реальным его миром, а теперь вновь обратившийся в мечту, но на этот раз уже безвозвратно. Трудно сказать, что было сильнее — радость ли Марко по поводу того, что он благополучно, сохранив все свои богатства, доплыл до Венеции, или щемящая грусть о тех странах, которые он оставил на Дальнем Востоке вместе со своей молодостью.
Итак, «они благополучно возвратились в Венецию с великими богатствами и почетной свитой. Это было в 1295 году, благодаря создателю, который довел их до дому живыми и уберег от многих опасностей».
Глава шестая
Венеция
История, в строгом смысле этого слова, не сохранила нам каких-либо сведений о приезде Поло в Венецию, об их встрече с родными и знакомыми. Однако в старинных преданиях, а также в заметках издателей и комментаторов имеются кое-какие любопытные подробности — удивительная повесть о венецианских странниках становится от этого еще более красочной. Если все это даже и вымышлено, что ж, как сказал Джордано Бруно, se non `e vero, `e ben trovato [96] . А возможно, что это так и было, — кто знает? Скептик далеко не столь счастлив и мудр, как тот, кто принимает известие на веру, хорошо сознавая при этом, что доказательств, правда это или неправда, не существует.
96
«Если это и не верно, то хорошо придумано» (итальянская поговорка). — Прим. ред.
В сопровождении своих слуг и невольников, которые несли весь багаж и товары, наши путешественники сошли с корабля и ступили на камни родимого города. В ту же минуту, вероятно, они вспомнили старинную венецианскую поговорку: «Остерегайся в Венеции трех вещей: скользких каменных ступеней, священников и женщин легкого поведения». За долгие дни плавания ноги у них словно отнялись и с трудом сгибались, мостовая на глазах опускалась и поднималась, будто палуба идущего по морю судна. Вот перед ними столь не похожая на китайскую лодочку гондола — и они уже плывут, направляясь к дому, по темным каналам, ныряют под низенькие мосты: как отличались эти мосты от тех причудливых сооружений, которые перекинуты через каналы и речки Сучжоу и пышного Кинсая! Разве могли они смотреть на Венецию, поминутно не сравнивая ее с живущими в их памяти картинами Катая? Разве они в силах забыть вошедший у них в плоть и кровь многокрасочный Восток? И эти воспоминания, эти призраки былого — разве они не будут постоянно преследовать их?
Вот они уже и добрались до своего отчего дома, который стоял, как пишет Рамузио,
в приходе Сан-Джованни-Кризостомо, как он стоит и сейчас; место это в те времена было прекрасным и очень почетным… и когда они приехали сюда, то их ждала здесь участь Улисса — в родной его Итаке, когда он вернулся туда из-под Трои через двадцать лет, его никто не узнал.
Они постучали в дверь — кто-то уже сказал им, что в их дом въехали и преспокойно там живут родственники. Дверь открылась, но их не узнали. Путешественники уехали из Венеции почти двадцать шесть лет назад, и хотя смутные слухи об их странствиях сначала, может быть, и доходили до Венеции, с годами здесь все пришли к убеждению, что Поло уже нет в живых.