Венецианец Марко Поло
Шрифт:
Когда венецианцы осознали, насколько в действительности богаты были три вернувшихся из дальних странствий купца, они стали наперебой предлагать им разные почетные титулы и общественные посты. Маффео, — Рамузио считает его старшим братом, — они дали весьма высокую должность судьи. Какой пост получил Никколо, мы не знаем. Что касается Марко, то есть свидетельство, что «все юноши каждодневно ходили к мессеру Марко, человеку очаровательному и доброму, и беседовали с ним, расспрашивая о Катае и великом хане, а он отвечал с такой любезностью, что все чувствовали себя по отношению к нему в известной мере обязанными».
Однако прошло немного времени, и весь этот шум, волнение и пересуды по поводу возвращения Поло и необыкновенного пира, который они задали, мало-помалу стали утихать. Венецианцы с головой окунулись в свои дела, и
Какие-то перемены, хотя и постепенные, в городе все же происходили, и перемен было немало. Землетрясение разрушило чьи-то дома, на их месте возводились новые; вызванное чрезвычайно сильными ветрами наводнение тоже попортило много построек, и их надо было ремонтировать и переделывать. Кампанилу на Пьяцце все еще достраивали, и она становилась выше и выше. Собор святого Марка снаружи был прежним, но внутри его появились новые, сияющие золотом и яркими красками мозаики.
Когда Марко был мальчиком, собор святого Марка казался ему огромным, чудесным, самым дивным в мире. Теперь в его глазах это была приземистая церковь, убранная с безвкусной роскошью, где нельзя было помолиться в тишине и покое. Он вспоминал высокие своды сумрачных, прохладных буддийских храмов, погруженных в глубокую тишину: звон далекого колокола делал ее еще более умиротворенной. В воображении он снова шагал по крутым извилистым тропинкам далеко в горы, где шептались вековые деревья и струились быстрые ручьи, — там, в благостной тишине, было святилище даосцев. Опять он входил в храм Конфуция в далеком Ханбалыке. Хотя это был сравнительно новый храм — сколько раз он глядел, как работают мастера, возводя стены и кровли этого храма, когда его несли в паланкине во дворец или из дворца, — он во всем походил на сотни храмов в других городах. Эти храмы укрыты за оградами, где привольно растет трава, где причудливо переплетаются узловатые, усеянные вороньими гнездами ветви столетних деревьев, где не слышно надоедливого уличного шума, где таинственное оцепенение нарушает лишь дымок курений, ленивыми струями плывущий вверх, тая в бледном голубоватом сумраке, окутывающем стены, на которых виднеется почерневшее золото надписей, — там, в этих храмах, где царит священная тишина и покой и взору предстают только плиты с высеченными на них словами Великого Мудреца и его учеников, — как часто в былые дни стоял там Марко. Там, в языческих святилищах далекой страны, за громадными пустынями и горами Азии, его душа обретала глубокий покой и всепроницающий, сладостный мир. А здесь, в церкви его отцов и дедов, шумели, толкались, суетились, тут стучали молотки мастеровых, болтали дети, сплетничали бездельники в то самое время, когда в многочисленных храмах служили молебствия. Как можно было здесь, в прославленном соборе святого Марка, и сосредоточиться и найти тихую минуту, чтобы заглянуть себе в душу?
Пьяцца, которая мальчишке Марко некогда казалась столь просторной, теперь тоже сократилась и сжалась — гигантские площади и дворы монгольского владыки были куда больше. Марко нередко приходилось взбираться по крупным ступеням Башни Колокола и Башни Барабана в столице Хубилая. С башен он видел перед собою великое множество сверкающих черепицей, вогнутых по углам крыш, видел огромные парки и сады Ханбалыка: откуда-то из-за этих кровель и парков солнце всходило и за них же опускалось по вечерам. Какой маленькой казалась ему теперь Венеция — всего лишь горстка строений, окруженных морем.
Перестанет ли когда-нибудь тревожить душу Марко былое, исчезнут ли эти призраки, всюду витавшие над ним и лишившие его счастья здесь, на родине, где все должно быть для него полным радости? Марко прожил в Восточной Азии слишком долго. И хотя он, надо думать, отчетливо не сознавал этого, прошлому возврата не могло быть. Старую Венецию, Венецию его детских лет ему уже не вернуть. Трещина ушла чересчур глубоко, разлука была чересчур долга. И никогда уже не суждено Марко примирить и сомкнуть в единое целое две его разные жизни, никогда не стать таким же венецианцем, как и его земляки. К сердцу и разуму Марко протягивал свои нежные, но сильные руки повелитель Восток — не слушать его было нельзя, как нельзя ни забыть, ни отринуть: слишком хмельны, слишком могучи были его чары.
Ночами Марко
Венеция казалась Марко раздетой — в ней не было стен, которые окружали бы ее, укрывая ее красоту от чужих взоров. В Китае все жили за стенами, дома там не теснили друг друга, там всегда был простор — в Венеции, напротив, земли не хватало, каждый фут старались занять для жилья или торговли.
Несмотря на поражение, понесенное Венецианской республикой в Константинополе в 1261 году, ее территория расширилась, а правительство республики, к тому времени несколько преобразованное, по-прежнему активно действовало в Восточном Средиземноморье — оно то вело мелкие войны, то натравливало друг на друга соседей и всюду заключало договоры о торговле и дружбе.
Во времена своего детства Марко никогда не видел золотых монет, но пока он был на Востоке, Венеция, в гордыне своей, решила изготовлять дукаты из чистого золота: их чеканили в Дзекке — венецианском монетном дворе. Золотые дукаты быстро получили распространение во всех восточных странах и стали играть там роль стандартной монеты; на Востоке же они были прозваны «дзекинами». И хотя такая монета уже исчезла, слово продолжает жить: «цехин» знают все языки. Само слово «Дзекка» свидетельствует о давних и долгих торговых связях Венеции с Востоком, ибо венецианцы заимствовали слово для наименования своего монетного двора у арабов: арабское «sikkah» значит «штамп» или «печать».
Венеция расширяла торговлю и с Западом. Войны европейских принцев и королей, забитость народа, презрение знати к любому роду занятий, кроме военного дела, — все это давало в руки венецианских судовладельцев и купцов, соперничавших только с генуэзцами и тосканцами, большие возможности. Торговать с феодалами Запада приходилось необычным способом, так как они без колебания хватали и грабили, где только могли. Купцам постоянно требовалась большая охрана. Чтобы графы и бароны — лучшие клиенты венецианцев — были в добром расположении духа, венецианские купцы брали в свои торговые путешествия труппы музыкантов, клоунов, акробатов, а также везли редких зверей и с их помощью забавляли сеньоров, с которыми заключали сделки или по землям которых хотели спокойно проехать. Венецианцы забирались всюду. Они прошли весь Дунай, от устья до истоков. Венецианские корабли можно было видеть во всех портах Атлантики, от юга до крайнего севера. Венеция была связана торговыми договорами с Марселем, Антверпеном, Лондоном и другими городами и везла туда на продажу свои товары. Любопытно, что во времена Марко Поло одна из статей этих договоров освобождала дожа ото всех поборов и налогов на те товары, которыми он торговал. В эпоху, когда вельможи и короли презирали торговлю, глава величайшей торговой империи открыто пользовался своим высоким положением, чтобы набить себе кошелек.
Стараясь завязать торговые связи всюду, Венеция не забыла даже неверных, которые разоряли прибрежные христианские города в Азии. Венецианцы дошли до того, что все письменные соглашения с сарацинами начинали со следующей фразы: «Именем Господа и Магомета». Рим решил, что это уже явный грех, и в 1307 году папа Климент V запретил всякую торговлю с мусульманами. Буллу Климента игнорировали, но она привела к неожиданным результатам. Немало венецианских купцов, умирая, стали каяться в нарушении этого запрета; нередко каялись потому, что в противном случае духовник не соглашался отпустить грехи. Чтобы умереть с миром, грешник обычно завещал свое имущество церкви, «и таким образом менее чем через пятнадцать лет апостольское казначейство стало кредитором всего купечества в самом богатом городе на свете».