Венок для мертвой Офелии
Шрифт:
– А откуда ты знаешь, что это был Сергей Иваныч? – спросила я.
– Тоже мне, бином Ньютона, – фыркнула Варька. – Он там стоял. Потом в темноту ушел, чтоб не палиться. Слушай, Тань, а может… У них с Аськой любовь?
Я постаралась сделать серьезное и взрослое лицо, исполненное строгости. Сурово посмотрела на Варьку. Она смотрела на меня почти умоляюще: «Ну, скажи, что это любовь, мне так хочется. Это же так интересно». Но я осталась непреклонной.
– Варь, – сказала я. – Зачем придумывать то, чего нет? А если даже и есть… То это не наше
– Поняла, – вздохнула Варька. Потом, еще немного подумала и сказала упрямо: – А все-таки вот это – про забирай свои подарки и не писай в мой горшок, это Аська Сергею Иванычу адресовала… И не спорь, Тань, это видно было очень даже хорошо!
Такая крутая трактовка шекспировского текста сразила меня наповал. Я даже не стала возражать, потому что, по сути, это было верно. А раз дитя ухватывает суть, что ж? Пусть ухватывает хоть на сленге, лишь бы вообще понимало.
– Кстати, – продолжила Варька, – я заметила, что Сергей Иваныч отчего-то на этих подарках слегка спалился.
– Как это? – переспросила я. Молодежный сленг все-таки временами ставил меня в тупик.
– Да так, – снисходительно хмыкнула Варька. – Как она начала про эти подарки, глядя прямо на него, так он тут же собрался и, не простившись, быстро слинял.
– Может, он Шекспира не любит? Как и ты, – не удержалась я.
– Я Шекспира люблю, – опровергла мои инсинуации Варька. – Очень! А что Сергей Иваныч его невзлюбил, да так резко – это вот странно. Тем более, что-то не думаю я, что тут вся публика на Шекспире выросла и страсть как его обожает. Однако ж ничего так. Терпят. Сидят.
– Они лучше воспитаны, – возразила я.
– Ну да, ну да, – закивала Варька, – особенно наш алкаш дядя Петя очень воспитанный…
Тем временем вернулась Ася. Повторила на бис свой монолог. И – словно в подтверждение Варькиных слов – воспитанный дядя Петя, приподнявшись в кресле, зычным голосом воскликнул:
– Ай, ядрить в корень, душевно мужик стишата слагал! А ты, Настена, прямо у нас как Нонна Мордюкова, красота неописуемая и талант такой же!
Варька фыркнула. Жена дяди Пети засмущалась и укоризненно выматерилась на мужа, пытаясь его усадить обратно. Но, судя по запаху, дядя Петя уже вкусил своей амброзии, и теперь его душа рвалась к высокому.
И, не обращая внимания на такие мелкие препятствия, как ноги и колени соседей, дядя Петя рванул всем телом за своей душой туда, где на сцене замерла в испуге нежная Офелия.
– Аська, – взывал по ходу движения дядя Петя, – Аська, зараза ты такая… разжалобила, силов нету… Дай обниму тебя!
Ася в тревоге оглянулась, словно ища защиты у темной, местами дырявой бархатной портьеры, по недоразумению именуемой занавесом, и отшатнулась, когда дядя Петя, кряхтя и сопровождая свои неимоверные усилия суровыми непечатными изречениями, наконец поднялся на сцену и, распахнув объятия, двинулся на нее.
– Петька, ты что, охренел?! – заорала его супруга. – Ты, блин, в культуру-то зачем полез, со своей свиной мордой?
«Культура»
Инцидент был исчерпан, дядя Петя водружен на место двумя дюжими молодцами, пребывавшими явно в таком же состоянии, что и сам дядя Петя. У меня даже закралось подозрение, что «амброзию» они «соображали» на троих. Более того, спустя несколько минут два дюжих молодца странно подмигнули дяде Пете, тот несколько секунд посидел, видимо, обдумывая, что для него дороже – культура или все-таки простое и приятное человеческое общение, опасливо посматривая на грозную свою супругу, – все-таки сделал выбор в пользу простых людей: поднялся и пошел к выходу.
– Куда? – зычно окликнула его жена.
Дядя Петя на секунду съежился и притормозил, но, видимо, товарищи по простым забавам оказали ему молчаливую моральную поддержку.
– Куда-куда, – огрызнулся он. – Тебе на весь зал прокричать, что ли?
– А и прокричи, – кивнула супруга.
– А вот отлить! – ответил зло и весело разбушевавшийся, рвущийся к свободе дядя Петя. – Отлить! Поняла?!
Судя по виду жены, ей очень хотелось принять дальнейшее участие в диспуте. Но в отличие от нерадивого дяди Пети она была женщиной культурной и поэтому только посмотрела ему вслед долгим пронзительным, яростным взором, который не обещал бедняге ничего хорошего, и застыла как изваяние, с сурово поджатыми губами и сложенными на обильном животе руками.
Однако на выходе троица затормозила. Спектакль закончился. Надо было оказать дань уважения артистке.
Ася вышла на поклон почти спокойная, улыбаясь, и, надо сказать, то ли из чувства вины за содеянное, но дядя Петя так усиленно кричал «Молодца!» и так ей рукоплескал, что заменял собою партер Большого театра целиком. Впрочем, и сельчане на радостях, что их перестали мучить культурой, рукоплескали, поэтому Ася была триумфатором и, кажется, понимала это – глаза ее блестели, на щеках играл румянец, а руки слегка подрагивали. Она была так взволнована, что, не дождавшись окончания оваций и закрытия занавеса, быстро убежала со сцены.
Так быстро, словно куда-то спешила.
Даже быстрее, чем дядя Петя с его друзьями.
После спектакля народ тихо разбредался по домам, только несколько человек, возглавляемых неугомонным дядей Петей, решили обсудить культурное мероприятие и, таясь от разгневанных жен, тихо и загадочно поодиночке исчезли в темноте за углом Дома культуры.
Мы же дожидались тетю Катю, которая вышла довольно скоро и была почему-то расстроена.
– Катюш, что с тобой? – испуганно спросила Оля.