Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
— Что слушаешь, Гокудера?
— Ты не знаешь. Русская мелодия.
— А почему такой грустный? Завтра у дочери Тсуны десятый день рождения.
— Потому что люблю осень. Отвяжись, не мешай мне вспоминать…
— Ладно, ухожу.
Тишина. Мелодия. Улыбка.
«Ты — моя мелодия. Я — твой преданный Орфей»… Я не забуду…
========== Оборванные крылья бабочки (Занзас) ==========
Назвать меня можно по-разному: королева квартала красных фонарей, путана, жрица любви, проститутка, продажная женщина или намного хуже. Суть останется неизменной. Однако сама я люблю название моей профессии, отражающее мою душу, — ночная бабочка. Звучит неплохо, разве нет? Я просто мотылек, уставший от мрака вокруг, который летит на пламя, зная, что его крылья сгорят, но не в силах перестать мечтать о несбыточном — о том, чтобы пламя не обжигало, а просто грело… А у огня, в пламени которого я сгораю, довольно необычная внешность и уж точно нетривиальное
Я не знаю, кто он и откуда приходит несколько раз в неделю в наш элитный публичный дом. Не знаю ни фамилии, ни рода занятий, хотя это наверняка нечто противозаконное. Я знаю лишь его имя. Занзас. А еще я знаю, что у него очень печальные холодные глаза, и это значит, что вся внешняя злоба и раздражительность скрывают его собственную душевную боль. Сорить деньгами, заказывать дорогой виски, лучших девушек, готовых абсолютно на всё, и вымещать на них свою злость — норма для него. Но мне нравится даже это, потому что в глубине алых глаз я вижу его одиночество и боль, и если пара ударов поможет камню на его душе стать меньше, я не против. Я ведь королева публичного дома, в котором разрешен садо-мазохизм, и подобные клиенты у нас не редкость. А он даже не всегда меня избивает — лишь за провинность. Он не может быть ни добр, ни нежен, но нужна ли нежность пламени? Нет. Оно должно испепелять. Оно должно пронзать сердце, рвать душу и превращать останки в прах. Потому что это его предназначение. А предназначение остальных — быть пищей этого бушующего лесного пожара, не больше. Главное, чтобы не пошел дождь, и влага не затопила горем бушующую ярость огненного ада на земле…
На часах — полночь, на моих губах — кровь и привкус виски. Ты сегодня особенно не в духе, король моего личного ада. Скажи, Занзас, ты ведь умеешь любить, правда? Ты ведь сможешь когда-нибудь встретить ту, которую не захочешь награждать разбитыми губами и болью? Я верю в это. Потому что я верю в тебя. В то, что твоя душа еще жива…
Быстро одеваюсь в облегающее черное платье с очень короткой юбкой, стираю кровь с губ и, не говоря ни слова, покидаю комнату, в которой ты только что нарушил правило нашего борделя — не бить девушек по лицу. Это вторая твоя оплошность, после третьей доступ тебе будет закрыт, а потому я не собираюсь говорить, что это сделал именно ты. Лучше немного схитрить… Спускаюсь по деревянной лестнице на первый этаж и на последней ступеньке спотыкаюсь. Ведь по лицу ты ударил меня всего один раз, и синяков не осталось — лишь небольшая трещина на губе, а ее легко объяснить падением. Намеренный полет и якобы прикушенная губа — маленькая оплошность, якобы ставшая причиной «травмы». Ну, разве я не молодец? Сам себя не похвалишь — никто не похвалит, такова жизнь, так что да — я молодец. Борюсь за свое счастье как могу. Ты не поймешь, Занзас, почему я так хочу продолжать наши встречи, но мне это и не нужно. Мне достаточно того, что твое пламя, сжигая меня, всё же щадит и позволяет трепыхаться в конвульсиях, наслаждаясь тем, что, сжигая, оно еще и греет… Ты ведь никогда не был нежен, но я чувствовала, что нужна тебе — как отдушина, как идеальная игрушка, которая никогда не сломается… но всё же нужна. Только тебе. В глазах других клиентов я всегда видела лишь презрение, в твоих же была пустота, но это намного больше, чем что бы то ни было, ведь любить такую, как я, невозможно, равно как и не презирать, а ты не презирал. Ты просто не видел глупого мотылька, словно смотрел сквозь него, думая о чем-то своем. И знаешь, быть пустым местом в сто раз лучше, чем быть презренной шлюхой, о которую вытирают ноги. Потому я и хочу сгореть в твоем, именно в твоем, пламени, мой ад…
Скандал с хозяйкой из-за разбитой губы — какая мелочь! Да, я «неуклюжая идиотка», да, я «пустоголовая красотка, не заботящаяся об имидже заведения». Но хозяйка не права в одном: я не «бестолочь, не думающая о своем будущем», ведь падение — как раз результат заботы о нем. Но я никому об этом не скажу, я ведь могу позволить себе небольшую хитрость… Работать дальше невозможно,
Сворачиваю в подворотню и замираю. Прямо на асфальте, прислонившись спиной к стене, сидит человек с алыми глазами и огромным шрамом, словно от ожога, на левой щеке, с темными волосами и тонкими, плотно сжатыми губами. Занзас. Мой личный ад. В его руках почти пустая бутылка из-под виски, а взгляд кроваво-красных глаз устремлен к небесам. Они не пусты — в них боль, ненависть и жгучая жажда мести. Уйти или остаться? Подойти или пройти мимо? Но разве у мотылька в ночи есть выбор? Он ведь всегда летит на пламя. Потому что пламени, чтобы гореть, нужна пища — без нее оно погаснет, а мотылек не хочет, чтобы пламя погибло…
Подхожу и сажусь на корточки у стены напротив, ведь ты, мой пожар, не любишь, когда на тебя смотрят сверху вниз. Тишина не нарушается ничем, кроме биения двух сердец и твоего шумного дыхания, и мне кажется, что я почти счастлива: сидеть вот так рядом с тобой и не чувствовать себя лишней, при том не оказывая тебе услуг — это и впрямь счастье. Только молчи, только не прогоняй, только не заставляй чувствовать себя презираемой даже тобой… Звонок мобильного телефона разрывает тишину, и ты, словно очнувшаяся от зимней спячки цикада, встряхиваешься и достаешь из внутреннего кармана черного плаща телефон.
— Отброс, сколько раз повторять: не звони мне, когда я ухожу на прогулку! — спокойный низкий голос полон злобы, а я не могу оторвать взгляд от глаз цвета спелой вишни, которые наполняются яростью. Мне бы встать и уйти, но я сижу у стены напротив моего сладостного кошмара и не могу пошевелиться.
— Что эта малявка о себе думает?! — переходишь на крик ты через минуту. — Вария никогда не подчинится этому мусору Саваде! Он — приказал мне? Он — приказал?! Ах, не приказал, а помощи попросил? Без разницы! — голос твой сочится ядом и ненавистью. — Кончай орать, тупой отброс, и скажи этому мусору, что Вария не собирается выполнять его приказы, просьбы и мечты! Понял?! И если этот старик, Девятый, был столь слеп, что выбрал его, это не значит, что пока он не занял пост официально, Вария будет его союзником! Достали, уроды!
Телефон летит в мою сторону, и я, вздрогнув, резко уклоняюсь с траектории его полета. Мобильник разбивается о стену дома рядом с тем местом, где только что сидела я, но, думаю, он не задел бы меня, даже если бы я осталась сидеть на месте. Ты поднимаешься и, сверля меня пристальным взглядом, полным холодной ярости, подходишь ближе. Ты не любишь, когда с тобой заговаривают первыми, потому я молчу, а ты вдруг достаешь из внутреннего кармана пиджака пистолет и направляешь на меня. Вот как, да? Я слишком много слышала? А знаешь, я не боюсь. Потому что ты исполнил мою мечту. Ты подарил мне чувства вместо пустоты…
— Можешь убить сейчас, — усмехаюсь я, — а можешь — через час. Я не сбегу, да и от таких, как ты, не сбежать. Что выберешь? Я ведь знаю, что ты любишь.
Хотя бы ненадолго продлить эти секунды. О большем глупый мотылек не мечтает. Он просто не хочет терять взгляд родных алых глаз, полный не отвращения и не пустоты, а чего-то иного…
— Мусор, может, я и не убью тебя? — спрашиваешь ты раздраженно. — Тебе что, всё равно?
— Абсолютно, — честно отвечаю я. — Убить или нет — дело твое. Жалеть не стану ни об одном из вариантов.
— Может, я лишь хотел выяснить, что ты знаешь обо мне? — спрашиваешь ты почему-то. Ты же преступник, главарь какой-то банды, такие не жалеют. К чему этот вопрос?
— Я бы и так сказала: я ничего не знаю. Для этого не нужно угрожать пистолетом. Но если хочешь убить, против не буду.
— Дура, — коротко бросаешь ты и, убрав пистолет, склоняешься надо мной.
Дернув меня за волосы, заставляешь подняться и впиваешься в губы полным ненависти, обжигающим, страстным поцелуем. Я знаю, почему звезды сегодня горят так ярко, Занзас. Это подарок мотыльку, который любит свет. Прощальный подарок жизни, дарившей раньше лишь мрак. И я отвечаю тебе со свей своей любовью, забыв обо всем. Это последний раз. Это последний день, когда мы вместе. А значит, я могу любить тебя, а не быть твоей рабыней… Твои руки причиняют боль, но дарят наслаждение, твои поцелуи полны несдерживаемой ярости, но заставляют любить тебя еще сильнее. Ты ненавидишь — я люблю. Мы слишком разные, но как же я хочу быть рядом… Резкая боль пронзает тело. Сегодня ты особенно жесток. Знаешь, это даже хорошо, потому что боль дает понять, что я еще жива, что всё это не сон, и что рядом — именно ты. Время пролетает незаметно, и как только ты встаешь и начинаешь поправлять одежду, я поднимаюсь следом и, одернув юбку, улыбаюсь тебе.