Верь только мне
Шрифт:
—Все нормально.
—Эмилия, отстань от парня. Он знает, что делает, — муж тети, Пауль, настойчиво приобнимает ее за плечи.
—Нет, Пауль, мы в ответе за Вилли! Случись что, я не переживу! Ишь ты, удумал! Мы же договаривались!— из тети вырывается немецко-русский коктейль слов.
Конечно, я способен понять, что тетя взвалила на себя мамину роль, но мне уже не двенадцать, а дохрена. Гиперопеку ей удавалось протащить только, пока я был невменько. Сейчас же близится время откровенно поговорить
Мне не нужны няньки.
Похоже, что Пауль считывает мой внутренний диалог по глазам, и красноречиво вручает тете бокал игристого:
—Выпей и расслабься немного, Эмилия. Ты слишком напряжена и давишь на Вильгельма. В последнее время ему было нелегко.
—Так, а что грустить? —непонимающе разводит руками моя «родительница». —Вот было бы весело, если бы ты там с Альбертом остался, как и хотел.
—Эмилияяяя! — тянет Пауль, пытаясь остудить тетю в ее попытках держать все под контролем.
—Кто сказал, что я собирался остаться с Альбертом? — во мне просыпается желание спорить.
—Ну, с Вероникой этой тоже не лучше, раз она так легко от тебя отказалась.
—Ее зовут Виоле…. Стоп, что значит, так легко отказалась? — не помню чтобы посвящал тетю в такие интимные подробности своей непродолжительной личной жизни.
Хотя, возможно, я ебнулся головой так, что не помню, кому и что рассказывал?
Тетя бледнеет.
—Нико, ну хватит меня дергать! — вдруг спохватывается она, отвлекаясь на мелкого, который все это время стоял тише воды.—Пойдем лучше поищем наш стоик! — ретируется она.
Пауль тяжело вздыхает и понимающе поворачивается ко мне:
—Прости ее, она слишком тяжело перенесла смерть сестры и пытается через тебя наверстать упущенное. Я поговорю с ней завтра, ладно? А ты помойся и, если захочешь, то присоединяйся к нам за ужином, мы бронировали на всех, — приглашает тактично.
Киваю ему «спасибо». В таком формате мы празднуем все последние годы, так что его приглашение — просто приятная формальность.
Естественно, меня ждут, и, естественно, будет обмен подарками и пожеланиями. Моя перекошенная от негодования рожа не годится для столь трепетного семейного ритуала.
Остаюсь в номере и решаю сделать то, чего до сих пор боялся.
Я так и не сообщил Ахмаду, что улетаю. Во-первых, я был не в состоянии, а во-вторых, зассал приехать лично и глядя в глаза признаться, что я слабак. Свалил.
—Да, сынок! — в кадре показывается седая голова. —Как ты?
—Жив, цел, — рапортую. —Как ты, Ахмад?
Внутри все сжимается от теплой радости видеть родное лицо, которое обо мне переживает.
—Все в порядке. Зачем звонишь? Приехал бы! Завтра с младшая группа выступает, бороться будут, — повествует он неспешно. —Не хочешь им напутственные слова сказать?
—Я
—Вот как оно, — внезапно сникает учитель.
Бляяя, о его реакции я переживал больше всего.
—Прости, что лично не сообщил. Не смог просто.
—И не обязан был, — говорит аккуратно. —Дело ваше, родной. Раз решили переехать, значит, так тому и быть.Тогда, значит, в гости ждать будем.
—Да уж….
Меня немного смущает, что он обращается ко мне во множественном числе, но не придаю этому особого значения. Ахмад порой выражается весьма аллегорично.
—Главное, следовать пути сердца. Если оно вам подсказало….
—Почему нам-то? — все-таки спрашиваю с улыбкой.
—Вы ведь вдвоем улетели? — будто утверждает.
—Ну да, вдвоем с тетей…. или ты о чем?
—С тетей? — брови на его спокойной лице взметаются ввысь.
—Ну да, ты мог видеть ее в больнице.
—А как же любимая?
—Которая рассталась со мной…. — едко добавляю.
—Помнится, мы уже беседовали с тобой об этом в палате, Вильгельм.
—Беседовали о чем? — даже подскакиваю на месте.
—О деве твоей.
Да вы все сговорились, что ли? Вам всем заплатили, чтобы я их каждых уст только о Виолетте слышал? Таргетированную рекламу на меня настроили?
Нервно сглатываю, пытаясь воссоздать наш разговор в палате. Я помню, что Ахмад приходил, но я пребывал в таком медикаментозном коматозе, что вряд ли вспомню хоть единое слово.
—Вилли-Вилли, — качает седой головой. —Ты хоть что-то помнишь, или мне придется заново поступаться принципами и пересказывать женские склоки?
Гребанное липкое чувство страха карабкается вверх по пищеводу, застревая в горле.
—Ты говорил что-то про путь души и сердца? — предпринимаю вялую попытку угадать слово в поле чудес.
—Про то что два сердца не могут ошибаться, дундук!!! — говорит строго. —И глаза мне не закатывай. Ты девочку как посмел оставить? Она так рыдала по тебе в клинике! В огонь за тобой бросилась!
—Но она не любит меня, — чеканю.
—Это она тебе сказала? А хочешь знать, что она сказала твоей тете при мне: что вы любите друг друга.
—Херня это все! — отмахиваюсь.
—А то, что твоя родственница надавила на неё, чтобы девочка тебя бросила и ты мог уехать на родину — тоже?
У меня отвисает не только челюсть, но и половина скелета отказывается функционировать и переваривать услышанное. Что, блять?
—Поясни, — закрываю глаза, предвкушая услышать невероятное.
—Родительница твоя новоиспеченная в коридоре клиники чихвостила ребенка, чтобы та не смела тебя удерживать и чтобы в Германию отпустила.
—Почему ты мне не рассказал?