Вера и жизнь
Шрифт:
За несколько лет до кончины митрополита мы с ним ездили в Казань – в одном купе поезда «Татарстан». О многом поговорили, хотя «трудные» вопросы не затрагивали. Надеюсь, что тоже примирились.
Митрополит Ювеналий
Этого человека один многоопытный монах называет «фактором стабильности» в нашей Церкви. С 1977 года он является митрополитом Крутицким и Коломенским, с 1972 года – постоянным членом Священного Синода. Когда он уже занимал ключевые церковные посты, почти все нынешние архиереи были либо молодыми священниками (как нынешний Патриарх), либо в основной массе студентами, школьниками или детсадовцами. Кто-то еще и не родился. Среди учеников митрополита Никодима владыка Ювеналий выделялся нелюбовью к самопродвижению и самопиару. При этом его «карьера» – пусть
Владыка без малого девять лет возглавлял Отдел внешних церковных сношений в очень непростое время, когда Советский Союз, с одной стороны, пытался удержать сателлитов, обретенных в годы Второй мировой войны, а с другой – уже проглотил наживку западной «дружбы» и всяческого «разоружения». Покинуть отдел ему пришлось, по слухам, из-за несогласия с кадровым решением Синода, грубо навязанным государственными властями. С тех пор, впрочем, митрополит возглавлял многие церковные комиссии, был заметен – как заметен и сейчас – в церковно-общественном поле.
Малозаметная часть его деятельности – почти сорокалетнее руководство церковной жизнью Подмосковья. Владыка, всегда вежливый и внешне мягкий, на самом деле отличается железной волей. Он никогда не боялся «влиятельного» духовенства, сильного деньгами и знакомствами. Да и властей не боялся: когда министры, олигархи, силовики пытались заговаривать со мной насчет своих кадровых предпочтений в областном духовенстве, я всегда отвечал: «Бесполезно. Передавать ваших пожеланий не буду, да и вы не говорите никому, что сказали мне, – иначе вашему протеже хуже будет». В то же время владыка всегда поддерживал служивших в его подчинении отца Александра Меня и отца Димитрия Дудко – при всем диссидентстве и при всех политических преследованиях они никогда не столкнулись с гонениями внутри Церкви. Даже наиболее радикальный священник-диссидент Глеб Якунин – тоже областной клирик, – пока был в заключении, посещался в лагере духовенством, а после амнистии практически сразу, в 1987 году, получил новое назначение в подмосковный приход. Удивительно, что в начале 80-х митрополит Ювеналий – человек, которого в Церкви считали неприступным, закрытым и «слишком официальным», – не считал для себя зазорным поговорить и со мной, явно «сомнительным элементом», 14-летним диссидентствующим сыном атеистов.
Во многом я воспитан именно на службах владыки Ювеналия. Его манера служить, как и манера выступать или общаться, внешне полностью лишена эмоций. Что бы ни происходило – бровь не шевельнется. Человек это действительно очень закрытый. Но за внешней «непробиваемостью» скрываются и живой интерес к людям, и скепсис по отношению ко многому происходящему, и глубокая вера – думаю, почти юношеская, «ювенальная».
Патриарх Алексий
Первосвятителя, на долю которого выпала смена тысячелетий, многие чрезмерно хвалят или чрезмерно ругают. Вряд ли он достоин того или другого. Однако уважения, конечно, достоин – хотя бы потому, что пережил целую кавалькаду эпох. Человек, родившийся в «буржуазной» Эстонии в 1929 году, помогавший отцу-священнику посещать гитлеровские лагеря для советских пленных в годы Второй мировой войны, архиерей, вынужденный уживаться с самыми разными советскими чиновниками на посту управляющего делами Патриархии, иерарх, на чьих плечах лежали ключевые церковные решения в период начала «перестройки», а затем в 1991 и 1993 годах, пастырь, одинаково вежливо общавшийся с Горбачевым, Ельциным, Путиным, детьми из воскресных школ, нагловатыми бизнесменами 90-х годов, назойливыми журналистами или амбициозными «проектантами» – архиереями, клириками, общественниками, – умел многое выдержать и многое перенести.
Ему, конечно, помогало воспитание – по сути дореволюционное. Он всегда вел себя корректно с собеседниками, но при этом блестяще держал дистанцию. Даже в трудные моменты – например, оправившись после очередного тяжелого недуга – выдерживал внешне простой, но очень продуманный и полный достоинства стиль общения. Чувствовал себя смущенным, если его боялись и трепетали перед ним. Умел сказать «нет», просто замолкая. В то же время был всегда готов выслушать позицию людей, более компетентных в чем-либо.
Иногда мог пошутить – сдержанно, но тонко. На одном из собраний московского
– Посылайте их… – начал отвечать он, затем выдержав фирменную пятисекудную «качаловскую» паузу, – …обратно.
Покойный Патриарх не был глубоким интеллектуалом. Тексты, которые мне в огромном количестве приходилось для него готовить, он правил минимально – обычно менял два-три слова, скорее для проформы. Иногда, правда, мог попросить переписать текст какого-нибудь соболезнования или поздравления:
– Здесь надо потеплее. Не так формально.
В его отношении к церковной жизни было что-то от рачительности русского барина с немецкими корнями: он всегда держал в уме точное количество приходов, монастырей, клириков… Очень многих помнил в лицо и по имени. Никогда не выпускал из рук кадровых и финансовых вопросов, хотя это, по правде сказать, и тормозило некоторые процессы.
Я познакомился с тогда еще митрополитом Алексием в Пюхтицах. В этот женский монастырь в Эстонии он очень любил приезжать и, к сожалению, почти полностью лишился этой возможности после распада СССР, в бытность Патриархом. Там он служил, а чаще просто молился в алтаре, поминал живых и усопших. Собирал грибы в соседних лесах, ездил один на машине по окрестностям, беседовал с монахинями. В дни моего с ним первого соприкосновения митрополит переживал один из самых непростых моментов своей жизни. С поста управляющего делами Московской Патриархии его сдвинула при помощи светских чиновников группа молодых церковных деятелей, напропалую рвавшаяся к Патриаршему престолу при позднем Патриархе Пимене, окружив его, уже очень немощного, «заботой». Митрополита Алексия «сослали» в Санкт-Петербург с оставлением за ним Эстонской епархии и поручением управлять еще и Новгородской.
– Три епархии, – вздохнул владыка, садясь в машину, когда уезжал из Пюхтиц вскоре после нового назначения.
На самом деле была еще и четвертая – Олонецкая на территории Карелии. Конечно, этот немолодой уже человек переживал. Некоторые прямо говорили: «Звезда «барона» закатилась, в Москве ему делать нечего». «Бароном», между прочим, владыку называли за глаза иерархи, бывшие выходцами из русских сел.
Однако тот факт, что митрополит Алексий 21 год был управляющим делами Московской Патриархии, курируя жизнь церковных регионов, стал ключевым на выборах нового Патриарха. Главы епархий – тех самых регионов – хорошо его знали и, кстати, ценили его прежде всего за предсказуемость. Между прочим, митрополит Владимир (Сабодан), который уступил митрополиту Алексию на выборах лишь 23 голоса, также был управляющим делами – действующим на тот момент.
Вскоре после этого началось церковное возрождение. Патриарх Алексий не был главным его двигателем, но он умело снимал препоны, благословлял довольно рискованные, почти безнадежные мероприятия вроде кампании за восстановление Храма Христа Спасителя, давал «раскрутиться» талантливым и энергичным людям (иногда, впрочем, не лучших нравственных качеств). В общем, старался не мешать, а когда надо, тактично помогал и прикрывал. Почти никогда не доводил дело до репрессий – если они и происходили, то не по его инициативе. При всем динамизме церковной жизни 90-х и 2000-х годов Патриарх придавал ей устойчивость и стабильность. Это ценили и помнят до сих пор.
Впрочем, в последние годы жизни Алексий II откровенно перекладывал решение многих вопросов на будущее поколение. Стабильность постепенно порождала скуку и уныние. Многие понимали: наступила пора, которую католики называют «концом понтификата» – тишина на фоне подковерной подготовки к выборам. Ситуация усугублялась болезнями Святейшего и все меньшей его доступностью – даже для передачи документов.
Первый Патриарх XXI века был свидетелем и продолжателем дореволюционных традиций. Он не отличался взрывной религиозностью – его вера была спокойной и ровной. Служил он неспешно, мирно. Друзей и духовных учеников у него практически не было. В 80-е годы его называли «неприступным» – он таким и остался до конца дней, при всей внешней непринужденности в общении. Все эти качества помогли не просто выжить в разные эпохи, но соединить их. И, конечно, трудно представить себе человека нерелигиозного, человека из мира чиновников, военных или из «творческого сословия», кто остался верен себе и одновременно деятелен в столь разные времена досоветского, советского и постсоветского пространства.