Вера в чудеса
Шрифт:
Он резко разворачивает меня к себе лицом. И впивается глазами в меня, как будто ищет во мне разгадку мироздания. Но не находит. Из-за чего злится все сильнее.
— Ты чего от меня шарахаешься? Думаешь, слишком хороша для меня? Подожди, скоро Давлатов выкинет твою мать и тебя назад в жестокую реальность, по-другому запоешь. Или серьезно рассчитываешь, что вы у него задержитесь? Хрена там. Гусь свинье не товарищ.
Упоминание мужа матери злит еще сильнее.
— К бабушке на хутор
— А тебе чё надо-то? Другие никто не жаловался.
— Так ступай к другим! Ступай.
Я вырываю руку, открываю дверь машины и захлопываю ее перед носом у мажора.
Он возвращается к своей машине. А я говорю таксисту адрес больницы и еду к маме.
Как же все это бесит!
Приехав в больницу, нахожу палату, в которой лежит мама. Когда вхожу, то вижу, как она растягивает бескровные губы в улыбке.
— Мама, как хорошо, что все обошлось.
— Лена, если бы не ты…
Мне так горько, так обидно за нее, что я, чтобы не разреветься, перебиваю:
— Мам, я так тебя люблю.
И слышу в ответ:
— Я люблю тебя сильнее.
К ней нельзя надолго. Она потеряла много крови. Я спрашиваю, что нужно привезти. Составляем список, что ей нужно. Надо будет съездить домой, собрать необходимое, а потом вернуться.
Меня зовут на пост отделения. Там тетечка лет 50, окинув меня взглядом, как сканером, спрашивает:
— А взрослых у вас в семье нет, кроме матери?
Хмыкаю в ответ:
— Взрослые есть, толку от них нет.
И тут же уточняю:
— А что Вы хотели?
— Палата оплачена всего на сутки. Дальше оплачивать будете?
— А сколько маму здесь продержат?
— Я не знаю, девочка. Это тебе с врачом надо поговорить.
Мы с ней договариваемся, что я оплачу палату на неделю. Иду в банкомат, снимаю деньги. У меня уже есть своя банковская карта. И деньги я зарабатываю тоже сама. За выигранный чемпионат заплатили неплохие призовые. С врачом поговорить не удается, он на операции. Решаю съездить за вещами.
Когда подхожу к дому, то я замечаю Матвея на балконе второго этажа. Он слишком близко к перилам, он один и на нем одета лишь тонкая толстовка. Мне кажется, что время остановилось, а мои внутренности подвергли экстренной заморозке.
Стараюсь говорить спокойно:
— Матвей, отойди оттуда.
Он делает несколько шагов назад вглубь балкона и жалуется:
— Ен, папа спит, дядя Тоя спит. А я хотей посмотьеть, где мама, а двей захопнуась. Ен, я замез.
Идиоты. Меня начинает колотить от злости.
— Матвей, стой там, не двигайся.
Пулей залетаю на второй этаж. И точно. Воропаев спит в комнате Матвея на диване.
Тут Матвей меня добивает:
— Ен, я кусать хоцу.
Это что получается, его даже не покормили?
— Пойдем на кухню.
Варю брату кашу, делаю чай. Господи, только бы не простудился. Ставлю перед ним тарелку с кашей, бокал с чаем.
— Ты пока кушай, а я скоро.
Я не могу успокоиться. Я знаю, я слишком импульсивна, но сейчас мне не хочется сдерживаться. Наливаю в кувшин ледяной воды и иду в спальню Давлатова. Барин после ночных трудов изволит почивать.
Выплескиваю жидкость на него и ору:
— Рота, подъем!
Нужно отдать должное мужику. Реакция у него отменная. Через несколько секунд после моей выходки он стоит напротив меня и прожигает меня злющим взглядом.
Но я не даю ему ни одного шанса.
— Вы вообще нормальный? Почему двухлетний ребенок мерзнет на балконе, пока вы с телохранителем дрыхните? Почему его даже не покормил никто? А что было бы, если бы он упал с этого балкона? Я с ним сижу с двенадцати лет и ни разу — ни разу — я не позволила себе завалиться спать. Какой Вы отец? А?
Я понимаю, что спросонья тяжело вникнуть в смысл моих претензий. Но с меня хватит. Вчера, сегодня… Я не собираюсь молчать. Человек должен нести ответственность за свои поступки. Тут же… какой-то детский сад для великовозрастных лбов. Погулял, выпил и спать. Кн иг о ед .нет
— Ты что орешь? Совсем с ума сошла?
— Это не я с ума сошла, это у Вас его кот наплакал. Как так можно вообще?
Разговор происходит на повышенных тонах, на сильно повышенных. Поэтому ничего удивительного, что в дверях показывается помятая после сна физиономия Воропаева.
— Слушай, может тебя ремнем выдрать разок? — рычит Давлатов, — Где мать-то твоя? Кого она воспитала?
— Маму своим поганым языком даже упоминать не смейте!
Не знаю, чем бы закончился наш разговор, но тут из-за спины Воропаева раздается:
— Ен, не кличи на папу. Он холосий.
Воропаев чуть отодвигается в сторону, и я вижу завернутого в плед брата.
— Ен, я кашу не доей. И я спать хоцу.
При Матвее я ругаться не буду.
— Пойдем, я тебе сказку почитаю.
Я собираюсь выйти из спальни, когда Давлатов спрашивает:
— Лена, я задал тебе вопрос. Где Дина?
Я мстительно улыбаюсь:
— Да ну? В больнице она. В восемнадцатой. Вчера на скорой увезли. С кровотечением. Пока некоторые… А ладно, что с Вами говорить-то?