Вера
Шрифт:
— А, это. Там, — Элизабет ткнула в экран, где безмолвным контрапунктом их обыденному разговору висела «Вера», — сказали, что ты сразу заметишь. Я разницы не чувствую. Во мне этого никогда не было.
— Там. Кто они?
— Не знаю. Мне не дают вспомнить.
— Как они выглядят?
— Не знаю. Мне не дают вспомнить. Слушай, на самом деле я — полное ничто. Мое поручение займет буквально пару секунд, другим больше времени понадобилось, а потом я уйду… У этого корабля есть только два преимущества над ними. Во-первых, корпускулярные лучи «аутсайдера» сильнее лучей «Веры», но это лишь тактическое превосходство.
— А второе
— Да. Там у них нет ничего — ни живого, ни мертвого, — что способно с тобой сравниться. Ты и сама это знаешь. На самом деле ты — ничто — я могу так сказать, я ведь такая же, — тебя спасают только способности пилота. А их даже словом «гениальность» не описать. Гении рождаются хотя бы раз в век, а твой талант, вполне возможно, больше никогда не повторится. Он всегда был с тобой, ты никогда над ним не работала и даже не знаешь, что это такое. И Содружество не знает.
Каанг взглянула на консоль; Тахл уже переключил управление на себя.
— Никто не знает.
— А вот они, там, знают, — сказала Элизабет.
— Нет! Я тебе не верю. — Голос Каанг дрогнул. — Я тебе не верю, ты врешь.
— Извини, — ответила Элизабет, — но мне в точности рассказали, что это и как работает. Я, конечно, ничего не поняла, да и запомнить мне не дали.
— Нет! Ты врешь!
— Они сделали меня без способностей и тем самым доказали, что, лишившись таланта, ты практически не изменишься.
— Ничего ты не доказала!
— Но ты же сразу спросила, чего не хватает, как только я появилась.
— Ты все равно ничего не можешь доказать. Ты врешь!
— Слушай, я уже говорила, что не займу много времени, и почти закончила. У тебя есть дар, ты его не понимаешь и не просила. Ты летаешь на «аутсайдере» вместе с командой аутсайдеров, но из-за своих способностей чужая даже для них. Ты нужна им, но ты совершенно на них не похожа. Другой тип аутсайдера. Ты никогда не делала ничего плохого и даже не можешь понять, как можно прийти к такому решению, как можно причинить кому-то вред. — Она улыбнулась, словно извиняясь, и начала тонуть в белом веществе, из которого состояло тело на мостике.
Ее голос звучал все тише, но Элизабет все же успела сказать:
— Я задала им вопрос. Если вы понимаете природу этого дара, то можете ли скопировать его, сделать других пилотов вроде тебя? Они мне ответили, но ничего…
— Не дали.
— Запомнить.
— Я в порядке, коммандер, — уже во второй раз заверила Фурда Каанг. — Она не сказала мне ничего нового, я все и так знала… Тахл, можете перенаправить управление кораблем на меня? Спасибо.
— Каанг, Она не хочет, чтобы хоть кто-то из нас прошел через такое без последствий. Она себя калечит, только чтобы запустить эту штуку к нам на мостик. Поэтому, пожалуйста, идите и отдохните.
— Потому что на самом деле я — ничто? Потому что я самая слабая, если не считать моих способностей?
Фурд ответил не сразу:
— Да.
— Спасибо за откровенность, за то, что обошлись без всяких «но». Вы бы солгали, сказав иначе.
Фурд промолчал.
— Но у меня нет времени на отдых, коммандер. Если Она действительно поняла мой дар, то мне нужно остаться здесь. Если Она действительно может создать других пилотов вроде меня, то придет за нами.
— Не может и не поняла. — На мостике появилась новая фигура. — Она солгала.
В
— Она солгала, — повторило оно.
— А ты, — спросил Смитсон, — что здесь забыл?
В дальнейшем разговор проходил на его собственном наречии, остальные слышали только скрип и стрекот, который издавали трущиеся друг о друга хитиновые пластинки на шеях эмберрцев. Громкость звуков увеличивалась, когда они проходили через горло, а их модуляции задавались ртом. Такой язык почти электронной скорости и интенсивности развился, когда травоядные предки Смитсона стадами ходили по долинам и нуждались в более сложном социальном устройстве, чем стаи впечатляюще организованных всеядных хищников. Это, а также их физическая сила и невероятно эффективная пищеварительная система, которая извлекала энергию из растительной массы на субатомном уровне, и давали эмберрцам возможность развиться интеллектуально, а не пастись все время, позволили предкам Смитсона перевернуть эволюцию вверх дном и стать доминирующей формой жизни на планете.
Фурд так и не понял, почему разговор велся на языке Смитсона. Поначалу он заподозрил, что речь шла о вещах, которые «Вера» хотела скрыть от остальных членов экипажа. Но когда экран воспроизвел запись беседы с переводом, ничего нового они не узнали.
Симуляция начала разговор, повторив изначальное имя Смитсона, то, которое он носил в молодости, многосложное слово длиной в несколько абзацев. В нем перечислялись все юношеские достижения эмберрца, как физические, так и интеллектуальные. Для каждого жителя Эмберры имя было механизмом, росшим вместе с хозяином. Иногда оттуда убирали некоторые детали, другие, побольше, добавляли, показывая, кем был его владелец, кем стал и кем может оказаться в обозримом будущем. Но имя Смитсона обрывалось совершенно внезапно.
Симуляция замерла — фраза длилась всего несколько секунд, а перевод занял несколько минут, — а потом произнесла настоящее имя Смитсона, неизменное, так как у эмберрца не было будущего. По своей структуре оно походило на предыдущее слово и заканчивалось двумя слогами, которые в Содружестве гуманизировали до ближайшего удобопроизносимого эквивалента.
В конце подлинного имени Смитсона стояло эмберрское жаргонное выражение, которое на земные языки примерно переводилось как «гнойная шишка». После него никаких новых добавлений не было и больше не будет.
В обществе, где родился Смитсон, превыше всего ценились дети и образованность. Его вид нуждался в огромном количестве детей, а каждая особь должна была максимально реализовать себя в жизни, ибо только с помощью силы и разума эмберрцы могли справиться с хищниками, которые при обычных условиях стали бы доминирующей формой жизни на планете. Мужчины и женщины собирали свои достижения, а самые выдающиеся члены общества использовали других в качестве разменной монеты, играя на их желании плодить потомков за счет менее талантливых индивидуумов, укрепляя и так быстро усиливающийся генофонд. Это импульсивное желание — быть успешным, размножаться и снова быть успешным — лежало в основе всего социального устройства, созданного эмберрцами. Оно пронизывало все государственные институты. Динамически развивающиеся, амбициозные травоядные, само их существование было практически невозможным.