Верен до конца
Шрифт:
Какова же была наша радость, когда одна группа достигла цели. Связисты спустились на парашютах в партизанской зоне, неподалеку от деревень Убибачки и Кузьмичи Любанского района. Два дня люди блуждали по лесу и наконец наткнулись на наши заставы.
В это время мы после осуществления одной операции шли по направлению Старые Дороги — Осиповичи. Отряды остановились на привал возле деревни Озерное, а штаб — у деревни Бариково. В штаб прискакали трое верховых и доложили, что возле деревни Убибачки задержаны двое неизвестных людей с пакетом на мое имя. Люди одеты в немецкую форму, вооружены
Я взял с собой группу конников, сел в тачанку и поехал в деревню Убибачки. Путь не близкий — по прямой дороге около сорока километров, а объездами так и того больше. На место прибыл уже утром. Задержанные оказались людьми мне известными. Один — бывший председатель Узденского райисполкома Жариков, а другой — бывший директор средней школы Старобинского района Скалабан.
Когда встал вопрос о непосредственной технической связи с Минским подпольным обкомом и партизанским соединением, товарищ Пономаренко приказал подобрать десантную группу из людей, которые знали меня, хорошо ориентировались на местности и могли бы пользоваться доверием населения.
Это дело было поручено товарищу Авхимовичу, который был тогда секретарем ЦК КП(б)Б по кадрам. Позднее он сам побывал в Минском, Полесском, Пинском и Гомельском подпольных обкомах, оказал большую помощь в подборе руководящих партийных кадров и своей деятельностью способствовал развертыванию всенародной партизанской войны.
Занимаясь подбором десантной группы, товарищ Авхимович вспомнил о Скалабане, который в то время работал в Москве. Он вызвал его в ЦК, и Скалабан согласился лететь на Минщину. Когда стали думать о втором человеке, Скалабан рекомендовал Степана Жарикова, с которым он познакомился в Москве. Во время одной из встреч Жариков рассказывал ему, что знает меня.
Но хотя я знал обоих, суровое время требовало бдительности. Я не знал, как они вели себя во время войны, поэтому до выяснения решил быть крайне осторожным. Они радостно бросились обнимать меня, а я поздоровался сдержанно, больше того, холодно.
Письмо от секретаря Центрального Комитета КП(б)Б мы внимательно, прочитали. Хотелось бы порадоваться и порадовать других, но мы не могли сразу, без должной проверки признать подлинность письма. Кто знает, Пономаренко писал его или нет? Гестапо придумывало различные провокации. Мы уже получали письма с подписью секретаря ЦК КП(б)Б. Однажды мы получили письмо, адресованное всем партизанам Белоруссии, с просьбой оказывать всяческую помощь работнику разведотдела Красной Армии. С ним к нам пытались пробраться гитлеровские шпионы. Все провокационные письма, сфабрикованные гестаповцами, были нами разоблачены.
Вскоре привели третьего человека. Это был парнишка с открытым, немного наивным лицом, с живыми, веселыми глазами. Звали его Володей, фамилия — Февралев. Он родом из станицы Цимлянской Ростовской области и попал в группу после окончания курсов радистов в Москве.
Всех троих мы допустили к работе, только на всякий случай Бондарь установил за ними наблюдение.
Я составил радиограмму для передачи в Москву, в Центральный Комитет КП(б)Б и штаб партизанского движения. Радисты передали. На другой день получаю ответ:
«Рады, что связались,
«Что ж, — думаю, — первая радиограмма могла быть и такой, нет ничего удивительного». Передаем еще раз и просим конкретных указаний в работе. Вскоре приходит ответ и опять:
«Поздравляем, крепко жмем руку, желаем успехов».
Тут уж мы насторожились: не может быть, чтобы из ЦК КП(б)Б послали нам две одинаковые радиограммы?! Ведь там знают, что не поздравления и добрые пожелания нам нужны, а действенная помощь в работе. Видимо, здесь попахивает провокацией.
Мы решили послать в ЦК еще одну радиограмму, в которой поставили несколько конкретных вопросов. Опять те же приветствия, поздравления и пожелания.
Что делать? Рация есть, а связи с Москвой, с Центральным Комитетом КП(б)Б как не было, так и нет. Снять радиста, поставить своего, так он не знает кода и шифра. А Жариков специально готовился для работы шифровальщика.
Вызываю его в штаб.
— Скажи, — говорю, — Степан Сергеевич, правильно ты расшифровываешь радиограммы?
— А почему выспрашиваете? — отвечает. — Конечно, правильно.
— Почему же все три радиограммы одинаковые?
— Не знаю, — отвечает, — они не совсем одинаковые. Должно быть, там так писали, я за это не отвечаю.
Тут у меня уже не хватило терпения.
— Будешь говорить правду или нет? — крикнул я. — Говори, кто вас сюда послал?
Он заволновался, клянется, что прибыл из Москвы, из Белорусского штаба партизанского движения. Уверяет, что расшифровка точная.
Долго я с ним разговаривал, но, так ничего и не добившись, отпустил. Вечером собралось закрытое бюро обкома. Докладываю бюро, что полученные из Москвы радиограммы вызывают подозрение, что они совершенно одинаковы и неконкретны. Нельзя верить, что эти радиограммы из ЦК КП(б)Б. Можно поздравить, пожелать успехов один раз, но не может быть, чтобы это повторялось три раза подряд! Уж очень неподходящее время для любезностей!
Долго думали, как быть. Срыв непосредственной связи с Москвой не на шутку обеспокоил членов бюро. Надо было немедленно искать выхода.
Бельский предложил вызвать на бюро Жарикова и потребовать от него объяснений. Жариков пришел хмурый, растерянный. Задаем вопросы — отмалчивается или крутит головой, если сурово говорим о его вине. Ничего плохого не признает за собой, даже бесспорные факты отрицает.
Тогда я вношу предложение отстранить от работы шифровальщика Жарикова и поручить товарищу Бондарю провести расследование. Если хоть что-нибудь из наших подозрений подтвердится, применить закон военного времени. Бюро обкома приняло это предложение.
Только теперь понял Жариков, что запираться больше нельзя. От отчаяния и глубокого волнения он чуть не заплакал, а потом признался, что просто забыл шифр. Московские радиограммы остались нерасшифрованными.
— Когда заучивал, казалось, хорошо знал, — оправдывался Жариков, — а пока летел на место, все выскочило из головы.
— Значит, эти радиограммы, которые читал нам, ты просто выдумал? — спросил я.
— Да, — отвечает, — выдумал.
— А Скалабан знал об этом?
— Нет, не знал.