Вересковая принцесса
Шрифт:
— Ах, маленькая гадюка пытается укусить? — проскрипел он и обхватил меня руками, но меня выручила моя гибкость — закричав, я ускользнула от него и вспрыгнула на подоконник.
— Ради бога, что случилось? — донеслось с улицы. Это был садовник Шефер, который как раз шёл домой.
— Идите сюда — ах, скорей, скорей! — заикаясь, залепетала я, не зная, дать ли мне волю слезам или закричать от радости и облегчения.
Пока старый садовник бежал вдоль фасада дома, Дагоберт с проклятьями выпрыгнул из углового окна.
— Что это было? — спросил Шефер, удивлённо оглядывая комнату. — Боже мой, фройляйн, вы выглядите напуганной,
Я оставила доброго старика в заблуждении, что меня испугал какой-то фантом, и попросила его крепко-накрепко запереть ставни. Затем я закрыла все двери и побежала наверх в библиотеку… Я чувствовала себя совершенно истощённой — последние остатки упрямства и сопротивления, с которыми я вступила в новую жизнь, растаяли без следа — а я ведь была ещё такой юной!.. И не является ли вся человеческая жизнь ареной борьбы, неумолимыми последствиями которой становятся собственные ошибки? Неужели моя робкая, испуганная девичья душа и дальше будет безо всякой помощи и поддержки болтаться туда-сюда в ночи и буре? Меня затрясло от отчаяния — я утону в страхе и нужде, если меня не удержит сильная рука… «Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг»! — Ах, оказаться в безопасности! С ослабевшими крыльями укрыться под защитой кого-то более сильного и перевести дух!.. Я переоценила крепость «детских рук», которые весело боролись с весенней бурей на пустоши… Как утомлённо они сейчас поникли, пытаясь найти опору и поддержку!
Библиотека была всё ещё заперта, и сколько я ни стучала и ни дёргала за ручку, никто не отзывался. Сначала я подумала, что отец ушёл — внутри было совершенно тихо. Но вдруг в глубине комнаты раздался какой-то грохот, а следом за ним хихиканье. Шум шёл со стороны античного кабинета — казалось, что тяжёлые, массивные предметы с грохотом падают на пол… Смех был таким странным и жутким, что у меня волосы встали дыбом… А затем из кабинета в библиотеку швырнули какой-то предмет, который со звоном упал на пол и разбился на тысячу кусков. Следом раздался возглас триумфа… Я заколотила кулаками по двери и стала отчаянно звать отца.
На другой стороне лестницы распахнулась дверь, и господин Клаудиус вышел из своей обсерватории. Я подбежала к нему и, мучительно борясь со слезами, рассказала ему об отце. В ответ на учинённый мною шум в библиотеке воцарилась жуткая, глубокая тишина, и я, опустив глаза, шёпотом поведала ему об истории с монетами.
— Я знаю, — спокойно перебил меня господин Клаудиус.
— Тревога помутила разум отца — ах, как мне его жаль! — вскричала я. — Он опозорен, он в одну ночь потерял своё знаменитое имя!
— Не верьте этому! Было бы грустно, если бы одно-единственное заблуждение могло уничтожить плоды целой жизни, полной напряжённой духовной работы… Господин фон Зассен имеет огромные заслуги перед наукой, которые у него никто не отнимет, поэтому завистливые комары и пытаются сейчас, в момент слабости, ужалить его особенно чувствительно… Это пройдёт. Успокойтесь, Леонора, и не плачьте. — Он невольно поднял руку, словно хотел дотронуться до меня в утешение, но тут же быстро опустил её, подошёл к двери библиотеки и подёргал за ручку.
В тот же момент внутри что-то грохнулось на пол и покатилось.
— Ты никакой не Агасиас! — закричал
— Ах, это спящий мальчик, его кумир, о котором он пишет кучу статей, чтобы доказать, что это произведение Агасиаса! — дрожа, выдохнула я. — О Боже, он разбивает античные сокровища!
Господин Клаудиус решительно постучал в дверь.
— Вы не хотите открыть, господин доктор? — воскликнул он громко, но абсолютно спокойно.
Мой отец в ответ пронзительно захохотал.
— Там так и написано — ха-ха, всё было ложью с самого начала! Ну защищайся же, если ты бессмертный дух милостью божьей! Видишь, как пожирают тебя языки жёлтого пламени?.. Ага, оно убегает к потолку, лживое отродье духа, которым гордился знаменитый человек! Дым, всего лишь дым!
Господин Клаудиус в ужасе отшатнулся — из замочной скважины и щели между створками валил густой, едкий чад — это горели шерстяные шторы.
— Он сжигает свою рукопись, и огонь перекинулся на гардины! — закричала я. В отчаянии я бросилась на дверь — но что могли сделать мои бедные, маленькие руки и ноги с толстенными досками, которые даже не дрогнули!
Господин Клаудиус побежал назад в обсерваторию, и я вспомнила о маленькой, едва заметной боковой дверце в библиотеке; она вела в широкое, тёмное, заставленное всяким хламом помещение, через которое можно было попасть в обсерваторию. И если эта дверца тоже заперта, то хватит двух сильных ударов ногой, чтобы разбить её тонкие доски. Но этого не потребовалось; шумная беготня в за запертой дверью и яростный крик отца возвестили о том, что господин Клаудиус беспрепятственно проник в библиотеку. Он повернул ключ и открыл дверь. Что за картина!.. Языки пламени плясали вокруг рабочего стола отца, выбрасывая снопы искр и чадящие клубы дыма. По тяжёлым, толстым шерстяным шторам медленно ползло вверх «жёлтое пламя», весело и жадно пожирая стопки старых брошюр, стоявших на полках между окнами. Мой отец кричал и махал руками как бешеный — он убегал от господина Клаудиуса, который пытался схватить его и выволочь из комнаты. Под их ногами не переставая трещали осколки — пол был усеян обломками бесценных античных глиняных сосудов.
Я вбежала в комнату.
— Назад, Леонора! Уходите! Подумайте о вашем платье — оно может легко загореться! — со страхом вскричал господин Клаудиус, заступая дорогу моему отцу, который, хохоча, пытался броситься в огонь. — Бегите за помощью в главный дом!
Убегая, я видела, как мой отец, споткнувшись о лежащую на полу мраморную статую, упал, был схвачен господином Клаудиусом и, несмотря на ожесточённое сопротивление, вынесен сильными руками за дверь; но, добежав до холла, я услышала, как борющиеся там, наверху, добрались до лестницы.
— Убийца, жалкий убийца! — кричал мой отец так, что дрожали обшитые мрамором стены, — а затем раздался ужасный грохот.
Как я на своих трясущихся ногах вновь добралась до бельэтажа, я и сейчас не могу сказать; я знаю только, что меня словно подхватил вихрь и швырнул туда, где на самых нижних ступенях лежал какой-то куль.
Господин Клаудиус уже снова встал на ноги. Он крепко держался рукой за перила, обратив ко мне своё осиянное луною лицо — оно было мертвенно-бледным.