Вересковый рай
Шрифт:
Саймону очень легко было выступать судьей в этом вопросе: его мать никогда не нарушала своей клятвы, как и сестра Джоанна и невестка Джиллиан, а последние две были настоящими красавицами, и их домогались многие видные мужчины. Он не связывал поведение жен с преданностью мужей, хотя знал, что Иэн, Джеффри и Адам никогда не имели любовниц, а первые двое даже никогда не пользовались проститутками, когда разлучались со своими женами. Вероятно, думал Саймон, он был больше похож на Адама, который удовлетворял свою сексуальную потребность так, будто ходил в туалет, но Рианнон наверняка это не волновало, или волновало?
Рианнон была странной и мыслила совсем не так,
То, что началось так естественно, закрепилось с годами в предмет особой гордости – отчасти как реакция на похабные комментарии со стороны других мужчин и сочувственное восхищение женщин. Мужчины Роузлинда могли иметь бурную молодость, но, выбрав свою женщину, они сохраняли верность брачным узам так же, как верность своим сеньорам. Саймон родился в этой атмосфере и мужал в ней. Он не мог понять сомнений Рианнон, и ему хотелось поговорить об этом с кем-нибудь.
Представ перед Ллевелином, Саймон подумал было, а не поможет ли ему в этом принц, но тут же вспомнил: отец Рианнон с самого начала говорил ему, что тоже не понимает своей дочери. Вдруг Саймона осенило, и он улыбнулся. Отец Рианнон мог не понимать ее, но мать… Каким же он был идиотом! Возможно, из Киквы он сумеет вытянуть что-то!
– Ты привез приятные новости? – Голос Ллевелина, словно удар хлыстом, вернул Саймона в настоящее, и он быстро прошел вперед и поклонился.
– Новости не плохие, но хорошие или нет, не могу судить. Надеюсь, вы сумеете лучше меня разобраться в этом, милорд.
– Я тоже на это надеюсь, – сухо ответил Ллевелин. – Не каждый день случается, чтобы голодная армия, понесшая тяжелые потери после штурма и откровенно не способная установить осаду или захватить замок прямой атакой, внезапно вошла в него без единого выстрела.
Саймон усмехнулся.
– Согласен, что это звучит странно, но на это есть свои причины. – Тут он подробно изложил условия перемирия, закончив словами: – Как вы думаете, милорд, король сдержит слово?
Ллевелин некоторое время медлил с ответом. Его яркие темные глаза смотрели в пространство. Потом он вздохнул:
– Я знаю мужчин и за свою долгую жизнь научился хорошо разбираться в них, но на твой вопрос, Саймон, ответить не могу. Независимо от того, сколько ему лет, Генрих не мужчина – он все еще ребенок. Дети любят помечтать о том, кем они вырастут. Для большинства эти мечты так и остаются невоплощенными. Ребенок-крепостной не мечтает стать королем, но он может мечтать стать воином или свободным землепашцем. Девочка не может мечтать стать храбрым рыцарем, но может пожелать для себя много детей, или, наоборот, ни одного, или командовать своим мужем с помощью хитрости либо красоты. Но мечты ребенка-короля пределов не имеют.
– Вы хотите сказать,
– Вовсе нет, – Ллевелин искоса взглянул на Саймона и загадочно улыбнулся. – Так это выглядит только с точки зрения барона, – мягко произнес он. – Король мог бы назвать это способностью управлять, не разрываясь в угоду десяткам партий, имеющих самые разные интересы. Однако если бы это было правдой, я мог бы тогда довольно легко догадаться, как поступил бы в таком случае Генрих.
– Тогда чего же он желает?
– У него самые разные желания каждый день, неделю, месяц. Именно об этом я начинал говорить тебе. У большинства детей, когда они вырастают в мужчину или женщину, закрепляется одна мечта. Она может пускать побеги, но эти побеги накрепко связаны с первым стеблем мечты. Генрих, увы, так и не стал мужчиной. Иногда он мечтает стать творцом красивых вещей; иногда он грезит о великих походах, чтобы отвоевать все, что потерял его отец, и даже больше: иногда он мечтает стать могущественным, как сам Господь Бог; иногда – стать милостивым, как Пресвятая Богородица, добрым, щедрым и великодушным, чтобы все любили его.
Саймон тряхнул головой:
– Мой отец всегда говорил об этом: Генрих ищет любви, потому что мать и отец его не любили.
– Иэн слишком мягок, чтобы правильно оценивать людей, но в данном случае, может быть, он и прав. Да, очень может быть. Тем не менее это ничего не дает, потому что в одно мгновение Генрих пытается добиться любви силой, а в следующее – завоевать ее щедростью, и, к несчастью и замешательству его подданных, совершенно невозможно предусмотреть, с какой стороны он себя покажет. – Ллевелин покачал головой. – Нам остается только ждать и наблюдать. По крайней мере следующий его шаг не коснется меня. У нас будет время подготовиться. Чем ты собираешься заняться теперь, Саймон?
– С вашего позволения, милорд, я отправлюсь в Ангарад-Холл, – с жаром произнес Саймон.
Ллевелин улыбнулся:
– Все еще надеешься? Не надоело?
– Мне никогда не надоест. Если я не добьюсь успеха, то другой жены не возьму. В этом нет нужды. У меня достаточно племянников, чтобы иметь наследников, и все они хорошие ребята.
– Ты настроен на это, Саймон? Твердо настроен?
– Я готов поклясться перед вами – кровью, если хотите.
– Гм… Тогда я, пожалуй, напишу твоему отцу и Кикве тоже. Не хочешь ли ты узнать, какое я дам приданое за Рианнон?
– Это не обязательно, милорд. Я был бы дураком, если бы сказал, что это меня совсем не интересует. Меня интересует. Но вы знаете, какие у меня земли, и я уверен, что это было бы настолько же и в ваших интересах, насколько и в моих, чтобы приданое Рианнон имело хорошую общую границу с моими владениями. Я полагаюсь на вашу мудрость и вашу щедрость, милорд.
Ллевелин расхохотался:
– Очень умные слова. Мне особенно понравилось, как ты удачно вставил «мудрость» и «щедрость». Они наверняка подвигнут меня в том направлении, куда ты клонишь.
Саймон тоже засмеялся:
– Но, милорд, что я еще мог сказать? Вы всегда были щедры ко мне, и даже ваши враги говорят о вашей мудрости. Мне очень жаль, если это прозвучало как праздная болтовня. Разве было бы лучше, если бы я произнес грубую ложь или мрачно помалкивал?
– Ступай, – сказал Ллевелин, приподнимая брови. – Ты неисправим! Иди спать, а потом, если хочешь, отправляйся в Ангарад-Холл. Но если ты по какой-либо причине не задержишься там, возвращайся ко мне. При дворе Генриха начнутся большие перемены в ту или иную сторону, и мне понадобятся там глаза, уши и язык.