Veritas

Шварц Дарья

Люция рассмеялась. Горько, заливисто, с кислым привкусом истерики. Затем утёрла выступившие в уголках глаз слезы, заправила волосы за уши и с кривой улыбкой спросила:

— Ты «первая заметила этого самца»? — покачала головой, словно одна мысль об этом была чертовки нелепой. — Да я знаю его с детства! Я росла вместе с ним, наблюдая, как он взрослеет, меняется, обретает силу. Терпела его идиотские заскоки и жестокие шутки. Я знаю о его похождениях, успехах, поражениях. Знаю его привычки, какое вино он предпочитает, какие конфеты любит, какие цвета в одежде

носит, что ест на грёбаный завтрак и каким мылом моется. Тырф хэк! Я даже знаю, что он не носит белья! Я знаю, что его огорчает и о чём он мечтает. Видела его жестоким, ранимым, циничным и нежным. Страстным и отчаянным. А ты знаешь? Ты хоть что-нибудь из этого знаешь, чтобы утверждать, что «заметила его первой», что он твой?!

Люция перевела дыхание, глядя в распахнутые очи ошалевшей кошки и продолжила:

— Далеон… он как мой хвост. Со стороны кажется, что не нужен, бесполезен, но это не так. Он моя конечность. Неотделимая часть. Плоть, кость, кровь. Я не могу без него. Из нас двоих — я первая заметила его. Он мой с первой секунды, с кончиков пальцев до самой последней волосинки. МОЙ!

Выкрик разлетелся по лесу эхом и спугнул птиц с ближайших деревьев. Они вспорхнули с крон с оглушительным гвалтом и разлетелись. В воцарившейся тишине Люция запоздало осознала, в чём только что призналась не только львице — самой себе.

Уже давно, уже очень давно, она безнадёжно зациклена на шестом принце. Как бы ненавидела она его прежде только за то, что он сын её врага и невыносимый придурок, Далеон умудрился запасть ей в душу. Возиться занозой в сердце. Проникнуть в мысли, отравить разум и чувства.

Их связали крепчайшим узлом взаимная ненависть и безнадёжное желание обладать друг другом.

Как до этого докатилось? В какой момент они оба переступили черту обыкновенной неприязни и полетели в бездну? Сложно сказать.

Ясно одно — её чувства к Далеону далеки от нормальных. Она всё ещё злится на него и в то же время жаждет. Жаждет унижать и подчинять, пикироваться колкостями, сражаться с ним, вызывать эмоции: гнев, ярость, обиду, печаль, мучительную безответную страсть. Всё сгодиться! Лишь бы он никогда не забывал о ней. Лишь бы она, точно так же как он, проникла в его душу и сознание болючей занозой, которую невозможно вытащить. Чтоб он думал о ней, думал, думал…

Как она думает о нём. Всегда.

Чтоб он принадлежал ей, как она принадлежала ему, императорскому засранцу, что обращался с ней как с игрушкой, слугой, рабыней.

Сейчас всё так. Люция добилась желаемого. Он — её, почти со всеми потрохами.

Её хозяин и раб.

Глубокое чувство удовлетворения растеклось теплом в груди девушки. Она признала свою темную, порочную сторону, и теперь точно не позволит какой-то вшивой львице вмешаться в её отношения с Далеоном.

— Так ты любишь этого самца? — удивилась Баст.

Неприятная ухмылка искривила губы Люции.

— Вряд ли это можно назвать любовью.

Она приподняла кинжал, остриё снова смотрело на львицу. Котята в страхе затаили дыхание и тихонько заскулили.

—

Где твоя вода, Баст? — резко и требовательно спросила десница. Звероморфа в ступоре моргнула, как и её детишки. — Где твоя грёбаная вода из озера? Ну?! Отвечай! Только не говори, что не взяла её, прежде чем на меня напасть…

Она стиснула зубы и затряслась от гнева. Баст оскалилась и злобно прорычала:

— А если так? Что ты мне сделаешь, а?

— Да я тебя!..

— Не надо! — завопили детёныши. Волчонок метнулся в кусты и выскочил обратно с половиной расколотого кокоса в зубах. Опасливо потрусил к Люции, не сводя с неё настоженных синих глаз. Девушка напряглась и крепче стиснула рукоять мизерикорда.

— Ники! — возмущённо воскликнула Баст и попыталась встать. Лапы подкосились, и она снова рухнула на бок. — Несносный детёнышь, вернись назад! Не смей отдавать ей это!

— Хватит, мама! — осадил её тигренок. — Пусть она возьмёт воду. Пусть уйдёт, только не трогает тебя. Нас.

— Ты же не тронешь? — с подозрением и робкой надеждой спросила маленькая пума, подходя к братцу-волку. — Обещай, что не тронешь и оставишь нас в покое, если мы отдадим мамину воду.

Взгляд Люции метался по ушастым головам, левая рука начала уставать, клинок — дрожать.

— Ладно, — решительно выдохнула она.— Ладно! Обещаю.

Опустила лезвие. Волчонок подскочил к ней, слегка напугав, и осторожно протянул коричневую чашечку из кокоса. Люция неловко взяла её пальцами и увидела, что там плескалась вода.

И как она сама не додумалась расколоть кокос и воспользоваться им как тарой? Наверное, всё дело в новой местности, тревоге и недостатке практических знаний. Совсем её выбило из колеи это дрянное, утомительное путешествие, жуткий сон и дурацкое испытание.

Движение отвлекло её от созерцания мутноватой глади. Баст окружённая пушистыми детьми снова пыталась подняться. Она кряхтела от боли и порыкивала на суетящихся котят. На землю и золотистую шкуру из ран выплёскивалась яркая кровь.

— Не дёргайся, кошка, — предупредила фарси. — И не преследуй меня. Иначе я с тобой покончу. Я ухожу, как обещала, но если ты сотворишь очередную глупость — нападёшь на меня со спины — сделке конец. Ты поняла?

Баст что-то несогласно рыкнула, но её детишки тут же завопили, заглушая её слова, умоли не вставать и не преследовать Люцию. Умоли не оставлять их.

Боль кольнула в грудь.

— Я позову лекарей, — пробормотала десница и двинулась в путь, прочь из джунглей, прижимая к сердцу драгоценную мисочку с водой.

Она не запомнила дорогу назад, не запомнила, как несколько раз споткнулась на торчащих из земли лианах и раз упала, едва не расплескав всю жидкость. У неё перед глазами плясали тёмные круги, голова кружилась, раненое плечо онемело, шрамы дёргало. Реальность всё больше походила на бред. Ноги заплетались.

Возможно, у неё началась лихорадка. Возможно, сказалась потеря крови и переутомление. Возможно, рана от когтей оказалась слишком серьёзна и сведёт её в могилу. Возможно…