Veritas
Шрифт:
Когда богемец понял, что его люди не придут ему на помощь, он запер изувеченное тело Яницкого в кабинете, выбросил ключ и, сев в кресло, принялся ждать нас. Он был в ловушке, однако он, убийца, хладнокровно притворился жертвой. Запах крови, который наполнял комнату, мы объяснили для себя поединком, о котором рассказал младшекурсник (как смешно звучал теперь этот титул для убийцы и лжеца!). Конечно, у него был с собой пистолет, но он попытался обойтись без крови: объявив, что скоро придут привлеченные криками прохожие, он заставил нас поспешно покинуть квартиру и таким образом помешал нам обнаружить труп Опалинского. В противном случае ему пришлось бы сразиться с Симонисом на дуэли, которая кончилась бы смертью
Его рассказ на кладбище на самом деле был признанием. Выдавая Опалинского за актера, он описал все убийства, которые совершил сам. Он выбрал самую лучшую форму лжи: описывать реальные события, подменив лишь действующих лиц. Всегда, когда ему нужно было вымышленное имя, то ли для украшения своего рассказа подробностями, то ли для придания мрачной атмосферы, чтобы все выглядело еще более правдоподобным, он пользовался могильными плитами Главари, Марицы, Белы Терека и соответствующими эпитафиями.
А потом он бежал в черную карету, которая ждала неподалеку. За городом его встретят другие представители его кровожадной расы, другие представители невидимой сети, опутавшей Европу.
Богемец (или понтеведриец?) обманул нас всех. Однако постепенно каждый кусочек мозаики становился на свое место. Когда мы с Симонисом ехали в его коляске на встречу с Христо, Пеничек под предлогом процессий выбирал самые окольные дороги, чтобы помешать нам прибыть в Пратер вовремя. Наверное, он опасался, что нанятые им убийцы убьют и нас тоже, как он сам признался на кладбище больницы «Бюргершпиталь». Вот почему нападавший на меня сразу скрылся, как только увидел Пеничека: он узнал своего заказчика.
После убийства Драгомира Популеску Пеничек настоял на том, чтобы труп убрать сразу же, более того, он буквально вынудил нас сделать это. Он знал, что третий труп не останется незамеченным и что мы рано или поздно зададимся вопросом, почему не было ни малейшего намека на расследование со стороны властей. Поэтому он сделал вид, будто собирается попросить помочь спрятать тело румына, и поручил это дело двум своим сообщникам прямо у нас на глазах. Разве могли мы предположить, что они – кто угодно, только не безобидные кучера?
В случае с Коломаном мнимый пражанин полностью раскрыл свои умения. Хитрость Баламбера была чистой воды выдумкой, равно как и криптографические таланты Аттилы, и страсть Супана к тайнописи. Благодаря сомнениям, возникшим к месту, метким замечаниям в нужный момент, выдуманным ad hoc [105] историям, он заставил нас делать то, чего хочет он. Тем не менее иногда, когда он рассказывал нам сказки, я видел, что он колебался и поднимал глаза к небу, словно в поисках хорошей идеи. И как только мы все могли ему поверить? Хотя надо было признать, что Пеничеку хватало и изобретательности, и присутствия духа. А потом еще и совершенно на пустом месте сотворенный монах-августинец и дворец с Черкесом, который на самом деле (это нужно было еще проверить) вовсе не принадлежал принцу Евгению!
105
Для этого (лат.).
Я заявил аббату, что это еще не все новости. Я хотел поставить его в известность еще вчера вечером, однако это оказалось невозможно, поскольку он лежал в постели, до смерти уставший: во дворце Евгения Савойского Клоридия узнала, что турки и дервиш должны были принять участие в лечении императора, и это произошло с разрешения императорского протомедика, фон Гертода, которого Клоридия видела торопящимся на встречу с Кицебером. Еще сегодня должно
– Но, синьор Атто, мне показалось вероятным, что османы…
– Это совершенно невероятно! Как тебе пришло в голову, что индийский дервиш османской веры займется здоровьем императора, представляющего истинную веру? Менее изъеденный червями мозг, чем твой, сразу исключил бы такую нелепую возможность! Меня вот только госпожа Клоридия поражает. Ты и она, вы вообще ничего не поняли! Это же смертельный приговор для императора!
Времени на разговоры не оставалось. Полчаса спустя мы уже сидели в нанятой карете, похожей на коляску Пеничека, и направлялись в Место Без Имени. Мне нельзя было опаздывать: жандармерия ожидала меня и моего подмастерья, чтобы мы изложили события вчерашнего дня для протокола. Я мог бы поехать в Нойгебау на нашей телеге трубочистов, однако Атто хотел, как уже говорил об этом вчера, любой ценой сопровождать нас. Я позаботился о том, чтобы он надел простое платье, и запретил надевать парик, приклеивать мушки и румянить щеки. Я собирался выдать его за престарелого родственника, за которым мне приходится временно присматривать. Он не возражал.
Итак, в коляске мы сидели втроем: аббат Мелани – в естественном состоянии его было почти не узнать, – Симонис и я. Малыша я брать с собой не захотел и оставил его под бдительным присмотром Клоридии в монастыре Химмельпфорте. Уже совсем не отсутствующий взгляд моего подмастерья был устремлен к горизонту. Я догадывался, что он совершенно не намерен разговаривать, и, следуя совету аббата, не стал вынуждать его к этому. Атто сидел на своем месте, надув губы и нахмурившись. Известие о тайной операции, которой должны были подвергнуть императора, привело его в столь мрачное состояние, что можно было подумать, будто он состоит на службе у его императорского величества, а вовсе не у наихристианнейшего короля.
Я все еще чувствовал запах крови. Меня мучили образы и события последних часов. Младшекурсник оставил в моей душе глубокий след страха и отчужденности от всего, что меня окружает. Он был с нами, но не одним из нас. На вид он был человеком, однако принадлежал к другой расе: он был штурманом нового порядка, упадка человечества. Он воспользовался университетскими обычаями, чтобы с помощью церемонии снятия затесаться в наши ряды, и после этого стал тенью Симониса.
«Как же неверно я оценивал Пеничека!» – в который раз за сегодняшний день сказал я себе. Теперь я знал: если хочешь судить о человеке, посмотри ему в глаза! Такие злобные взгляды, как у младшекурсника, выглядевшего похожим на хорька в очках, могут быть только у человека, в душе которого нет ничего хорошего. Никогда не нужно руководствоваться логикой, этим столь нелепым человеческим искусством, которое соблазняет нас ценить ближних наших по их словам. Глаза – вот зеркало, которое никогда не лжет!
У Симониса, размышлял я, нет таких злобных взглядов. Ни на секунду не видел я в его глазах этого чуждого мерцания, от которого невольно вздрагиваешь. В его глазах было что-то чистое, однако они запрещали мне проникать в его душу.
Внезапно меня охватило отвращение: поддельный хромой очкарик против мнимого идиота – какая парочка! Все это время я старался не дать аббату Мелани одурачить меня снова и ничего не заподозрил о махинациях этих двоих. Один лгал во имя доброй, другой – во имя злой цели, но мог ли я действительно быть уверенным в том, что Симонис, если бы того потребовала его миссия, не принес бы в жертву меня или даже моего маленького сына за то, что он считал «правым делом»? Все ведь знают, каковы на самом деле шпионы, внутренне содрогнувшись, подумал я.