Veritas
Шрифт:
Потом я помню, что мы очень долго ждали: Атто на корабле! куда я с трудом поднял его, а я – спрятавшись среди досок птичьих клеток. Вчера они сломались под ударами слона, да так и остались лежать на площадке для игры в мяч.
Наступил вечер. Не знаю, сколько часов мы провели в свои J укрытиях. Время от времени мы слышали выстрелы из пистолета – верный признак того, что Симонис и стражники по-прежнему гоняются друг за другом по садам Нойгебау. То была позиционная война: попасть в противника, не подвергая при этом опасности свою жизнь. Симонис не мог бежать, с другой стороны, наши враги, похоже, не могли рассчитывать на подкрепление. Я спрашивал себя, как Симонису удается все еще держаться на ногах: перед тем, как я бежал из подвала, ему попали прямо в грудь, и с
При каждом новом выстреле мы слышали раздраженный рев львов в черном небе над Зиммерингер Хайде. Значит, хищники Места Без Имени снова на своих местах, подумал я. Трупы, должно быть, убрали недавно. Я не боялся: пару раз я слышал разъяренные крики наших врагов. Можно было предположить, что Симонис попал в одного из них.
Мы с Атто время от времени что-то кричали друг другу, но только для того, чтобы удостовериться в присутствии друг друга. Мы были в ловушке: невооруженные, не в состоянии ввязаться в поединок (я – из-за небольшого роста, аббат – по причине преклонного возраста). В той темноте, которая окружала все, было бессмысленно пытаться бежать через стены Нойгебау. Я отважился на вылазку в основной двор, чтобы проверить, нельзя ли открыть ворота. Однако раздавшиеся рядом со мной выстрелы заставили меня снова отойти в свое укрытие. Когда я, возвращаясь на площадку, проходил мимо Летающего корабля, то услышал, как аббат Мелани шепчет «Ave Maria» и молит о помощи.
Прошло много времени, а потом что-то изменилось. Несколько выстрелов, раздавшихся прямо у меня за спиной, заставили меня вздрогнуть: поле битвы, похоже, переместилось в узкий коридор, из которого вчера вышли Мальчик, то есть слон, и другие животные. Оттуда, насколько я знал, можно было попасть к ямам, в которых жили дикие хищники.
Некоторое время я не слышал ничего. Я знал, что Атто будет терпеливо ждать на Летающем корабле, даже не шевельнувшись. Поэтому я встал и вышел с площадки. Луна была благосклонна ко мне, и, пригибаясь к земле, я подошел достаточно близко, чтобы видеть происходящее. У меня были кое-какие опасения, и они, к сожалению, подтвердились.
Бледный, словно трагичная Пульчинелла, кривясь от боли (сколько же раз они в него попали?), Симонис стоял на невысокой стене между ямами, где содержались хищники, пытаясь удержать равновесие. Он походил на циркового акробата, который вдруг понял, что выбрал слишком трудную задачу, и не знает, как извиниться перед публикой. Под его ногами справа и слева бушевала свора рычащих диких кошек. Слабый лунный свет мог обманывать, однако мне показалось, что среди кровожадных тварей в ямах я различил черную пантеру, которую Симонис победил с помощью метлы во время нашего второго полета на Летающем корабле.
Пытаясь скрыться от своих противников, мой героический подмастерье отошел за площадку и оттуда проскользнул в галерею, проходящую вдоль загонов. И вот здесь и должен был быть сыгран решающий акт. Потому что приспешники Кицебера окружили его: они стояли по одному с каждого конца галереи. Чтобы уйти от них, Симонис, словно акробат на канате, принялся балансировать на стене, которая отделяла загон для львов от клеток других животных. Он надеялся дойти до противоположной стороны.
Лунный свет только частично рассеивал темноту. Я сразу оценил ситуацию: оружия не было больше ни у кого. Теперь все решало численное преимущество, а Симонис был один. Когда он, подобно акробату, покачиваясь, шел по стене между рвами с животными, он, вероятно, надеялся, что таким образом сможет пересечь пропасть. Но оказался в тупике: в конце стены его ждал ряд железных прутьев решетки, которые должны были помешать посетителям нечаянно свалиться в ров.
Приближаться к месту развития событий оказалось очень неразумным с моей стороны: если я теперь попытаюсь уйти, то приспешники дервиша сразу же услышат меня. Я заметил, что Кицебер стоит в конце стены, на которую в приступе мужества вскарабкался Симонис. Кицебер подался вперед, словно хотел поговорить с беглецом. Я почти не видел Симониса – настолько было темно, и полагал, что он не видит меня.
– Остановись, – приказал он Симонису сухим, строгим голосом.
– Даже если бы я хотел, к сожалению, не могу, – иронично ответил мой подмастерье.
– Ты пропал.
– Я знаю, Кицебер.
Дервиш перевел дух, а затем сказал:
– Ты знаешь меня как Кицебера, индийца; другие называют меня Палатино Кальдеорум. Кто-то – Аммон. Однако мне безразлично мое имя. Я один, я никто, меня сотни тысяч. Мне ничего не нужно, я не ищу никого, я делаю добро бедным и пленным. На вид мне сорок пять, однако я путешествовал по свету изменить черты своего лица, разгладить морщины, вырастить новые зубы взамен выпадающих. Мое царство повсюду. Я прошел по дорогам Турции и Персии, я был гостем Великого Могола в Сиаме, Пегу, Кандагаре, в Китае. В пустыне Тартар я учился переносить голод, в Москве дрожал от холода, я был пиратом в Индийском океане. Я чудом выжил после семи кораблекрушений, восемь раз меня бросали в темницу, даже в темницу Римской инквизиции. И я всегда выходил на свободу благодаря своему могущественному покровителю, однако и темница мне безразлична. По чистой прихоти однажды я освободил всех остальных пленников, а сам остался в камере.
Симонис молчал. А дервиш тем временем продолжал:
– Мне было тридцать лет, когда я оставил родину. Тогда меня называли Исаак Аммон, я был перворожденным сыном Авраама Аммона, несторианского патриарха Халдеи. На протяжении многих поколений в нашей семье передается и сан патриарха, но для меня он ничего не значил. Только один человек вызывал у меня восхищение: брат моей матери, который жил уединенно на горе в Халдее. Он был таким же, как я или ты: не обычным человеком. Большой мудрец и астролог, который вел жизнь отшельника и относился к остальным людям, как к зверям. Он воспитывал меня плетью и учил тайным свойствам трав и звезд, их соединению с камнями, животными, живущими в воздухе и в воде, четвероногими и рептилиями. Он научил меня согласно циклам и часам дня влиять на людей и их темперамент.
Симонис продолжал молчать. Но Кицеберу это, похоже, не мешало.
– Ты можешь подумать: и чего бы тебе не замолчать, дервиш? Зачем ты мне все это рассказываешь? Почему не убьешь меня и не покончишь с этим? Но я говорю не затем, чтобы хвастаться. Тот, кто проигрывает, должен понимать и страдать. Мы, победители, питаемся вашей болью, она – наша лимфа и смысл жизни.
Затем Кицебер (или Палатино, как утверждал он сам) спокойно продолжал, словно уже сказал все самое важное:
– Именно брат моей матери открыл для меня свет истинной мудрости. Она ничто, когда обладаешь ею, и все, если ею не обладаешь. С ее помощью здоровый почтенный человек может жить тысячу лет, как во времена Авраама и Ноя. Довольно держаться подальше от женщин и скандалов. Моему мастеру, моему дяде, было семьсот лет.
Я слушал речи безумца, и Симонис, видимо, думал точно так же.
– В таком случае ему, похоже, было что рассказать, – скептичным тоном произнес мой подмастерье. – Наверное, он и сказал тебе, какой яд подложить в тарелку императору.
Дервиш не заметил иронии.
– Да что ты знаешь о ядах? – спокойно ответил он. – Существует семьдесят два различных вида, и самые тонкие из них даже в рот не нужно брать. Пара обуви, одежда, парик, цветок, палатка, дверь, скальпель, письмо: отравить может множество вещей. Впрочем, для всех для них в природе существует противоядие. Некоторые действуют лишь несколько часов или в определенные дни, недели или месяцы; но они все безотказны. Нужно только знать ранг и темперамент человека, которого надо отравить. Что касается Иосифа, то ты думаешь, что в этом случае дело в яде, а не в болезни. Что ж, болезнь – это яд, а яд – это болезнь. Это не альтернативы, а одно и то же: заболевание, вызванное медицинским путем. Оспа искусственным путем инфицировала молодое тело императора, равно как и тело великого дофина Франции, конечно же, при помощи предателей, которые всегда есть среди вас, христиан. В обоих случаях все будет выглядеть как естественная смерть.