Veritas
Шрифт:
Кое о чем Пеничек на кладбище умолчал: он не сказал нам, кто наш предводитель, потому что думал, что он у нас был. Он хотел убить нас – знак того, что он узнал, кто та большая рыба, от которой мы с Симонисом, по его мнению, получали приказы. Значит, он был уверен, что наконец понял, кто это. А кого еще он мог заподозрить, кроме Атто Мелани? Он действительно думал, что Атто – глава заговора, а мы с Симонисом подчиняемся его приказам.
Он познакомился с Атто в своей коляске. Навести о нем справки и выяснить, кто на самом деле этот Милани, было для него детской игрой. Если бы он знал, что все началось с моих собственных размышлений и домыслов моей супруги и что это не Мелани поручил
Такова типичная ошибка всех второсортных шпионов: они полагают, что их злоба распространяется на все человечество, однако решений, принимающихся без принуждения, обязанных своим появлением лишь чувству справедливости или жажде знаний, они не понимают. Короче говоря, они не терпят в своих ближних тех чувств, которые изгнали из собственного сердца. Как любила поговаривать добрая монахиня из Умбрии: «Тот, кто дурно пускает в ход свое тело, думает, что другие тоже так думают». Если убрать анаколуф, то получится «тот, кто дурно использует свое тело, то есть живет недобросовестно, думает, что остальные мыслят столь же дурно, как и он». Люди этого типа оказываются под ударами судьбы, которая играет с ними гораздо чаще, чем они полагают возможным.
Однако ошибка Пеничека стала для него роковой. Он планировал убить нас и Опалинского, а затем, вероятно, собирался похитить Атто и пытать его, чтобы вырвать у него всю информацию. Этот его план провалился, но как же мы могли поверить, что мнимый калека оставит поле боя, не завершив начатого? Во время последней поездки от Места Без Имени в город он понял, что Симонис, аббат и я должны вернуться туда, чтобы составить протокол. Значит, он знал, когда и где он сможет захватить всех нас. Впрочем, сейчас он не мог убрать нас с дороги сразу: присутствовали чиновники императорской палаты, и дело нужно было провернуть с хотя бы видимостью соблюдения предписаний. За спектаклем нашего взятия под стражу стояла хорошо спланированная уловка, и в этот момент я узнал того гвардейца, который показался мне знакомым: у него были черные, глубоко посаженные глаза замаскированного платком существа, которое убило бы меня в Пратере, если бы сначала меня не спасла шахматная доска Христо, а потом – ирония судьбы – появление Пеничека. Мы пропали.
– Мы ничего не сделали, вы не можете арестовать нас, – спокойным голосом произнес мой подмастерье, внимательно изучив всю команду: двух чиновников с напряженными лицами, дервиша и пятерых стражников, наверняка его людей.
Теперь, когда мы были арестованы, императорские чиновники собрались уходить. Вопросов по поводу бегства животных они, конечно же, не задавали. Сейчас речь шла о большем.
– Молчи, собака, – презрительно ответил ему Кицебер. – Ни один из моих людей не понимает языка, на котором ты говоришь, да и не станут они слушать, что болтают червяки.
– А как так вышло, – спросил Атто, в котором боролись страх и любопытство, – что дервиш так хорошо говорит на моем языке?
Кицебер, стоявший к нему вполоборота, медленно обернулся на лице его промелькнула злобная ухмылка. Похоже, кто-то из нас впервые произнес что-то осмысленное. Потом он ответил.
– Я принадлежу к числу тех людей, которые говорят на всея языках, которые совершенно разного возраста и родом из совершенно разных стран, – сказал он и сделал знак своим людям разоружить нас.
Тщеславие дервиша, который благодаря этим словам потратил драгоценные мгновения, дало нам последнюю возможность спастись. Еще одна секунда – и было бы поздно.
Когда Симонис бросился вперед, ни один из наших
В течение следующих трех секунд случилось сразу много всего: аббат Мелани упал в обморок; лицо стражника, в которого попал Симонис, опасно напухло, он покачивался, закрывая руками рот, и, похоже, выбыл из игры; я выстрелил в голову стражника, стоявшего слева от меня, но не понял, попал ли, и, кроме того, выпустил пистолет; после первого успешного удара мой помощник, вытянувшись вдруг во весь свой рост и распрямив спину, которая оказалась вовсе не горбатой, произвел быстрый поворот вокруг своей оси, нанося ближайшему к себе противнику удар ножом. Тот даже не успел вынуть из ножен меч, и хотя он сумел помешать Симонису вспороть себе брюхо, что явно входило в намерения моего помощника, он получил немаленькую рану в живот, вследствие чего нельзя было быть уверенным в том, что он не подохнет в течение ближайшего времени.
Двое других стражников спрятались за спиной дервиша, с ужасом наблюдавшего за битвой, которую он считал невозможной. Однако прежде один из них выстрелил Симонису в грудь и попал. Тем временем аббат Мелани исчез, никто не заметил, в какой именно момент. Несколько мгновений я стоял напротив одного из раненых стражников, как и я, безоружного: это был тот самый человек, который хотел убить меня в Пратере. А потом я побежал, и никто меня не преследовал.
На бегу я обернулся: Симонис, которому совсем недавно попали в грудь, подняв с пола предназначенные для нас оковы и раскрутив их, несколько раз нанес удары одному или нескольким стражникам. Но все это я видел только мельком, потому что уже выскочил из подвала и побежал во двор maior domus.Потом мне показалось, что позади себя я слышу крики помощника. Кто знает, сколько ему еще оставалось жить.
Двое (мнимых) стражников, вероятно, выбыли из игры. Оставалось трое, не считая дервиша.
Выбравшись во двор, я увидел хромающего Атто. Наверное, он только притворился, что упал в обморок, чтобы потом в подходящий момент исчезнуть, однако ушел он недалеко и, казалось, совершенно обессилел. Из подвала доносились крики, затем раздался еще один выстрел. Кто-то смог зарядить пистолет, подумал я, и либо застрелили Симониса, либо он убил одного из пятерых и таким образом получил драгоценную отсрочку. Когда мы, запыхавшиеся, добрались до главного двора, через который и попали в замок, то оказалось, что ворота (которые всегда стояли открытыми) заперты на засов. Поворачивать назад и пытаться бежать через другие ворота замка означало попасться прямо в руки дервишу.
Следующие мгновения остались в моей памяти как пустой черный провал. Уверенность, что я скоро умру, и маленький, но жгучий очаг боли, которую я чувствовал в бедре, мешали мне сопоставить свои восприятия с реальными событиями. Я почти не помню аббата Мелани: мне кажется, что я его то подталкивал, то тянул за собой (ничего другого быть не могло, потому что к тому моменту его совершенно оставили силы), – так мы спустились по винтовой лестнице, которая вела к загородке для животных, а потом дальше, к Летающему кораблю, в любой момент готовые к тому, что рано или поздно получим пулю в спину.