Верните маму
Шрифт:
— Ну, что сказал?
— Не пустил.
Старушка утвердительно кивнула головой:
— Не в себе парнишка. Все сердце разрывается. Матери-то хуже стало.
— Как? — внутри у Зойки похолодело. — Надежде Павловне?
— Сперва-то она ничего не ела, ну это от удара, это обошлось бы. Как ни тоскуй, а время подойдет, поесть захочешь, — старушка вздохнула. — А теперь у нее температура.
В парадное вошел мужчина.
— Ну как? — спросил у старушки.
— Все держится. Плохо.
— Вы не узнали, может, что надо достать?
— Ничего, говорят, не надо, все есть.
Мужчина
— Все стараются, — проговорила старушка. — Тут с работы Федора Петровича, приходили и с Надиной работы, продуктов нанесли уж полон холодильник и всего… — она махнула рукой.
— А как же случилось с Федором Петровичем? — спросила Вера. — Он заболел?
— Ничего не заболел, — сердито сказала старушка. — Заболел! Через доброту свою погиб. — И рассказала, что в горах случился обвал, а Федор Петрович со своей партией совсем в стороне работал, это его могло и не касаться. А он пошел на помощь населению, вывозил людей из опасного места. Вот так и случилось.
За углом Димкиного дома Зойка подошла к милиционеру и спросила, где самый ближний родильный дом. Милиционер назвал ей два адреса. Первый был совсем рядом, и Зойка скоро его нашла.
В вестибюле толпилось много народу, было как раз время передач. К окошку, где давали справки, стояла очередь. Зойка стала последней и, когда немного продвинулась, оказалась возле доски, где в продолговатых клеточках были вставлены фамилии женщин, у которых родились дети. Зойка увидела в первом ряду: «Лаврова Надежда Павловна. Девочка. Вес 2 кг 600 гр. Длина 47 см». В это время какой-то высокий гражданин через Зойкину голову потянулся к доске и, остановив палец на клеточке, пробормотал: «Мальчик! Точно: Соловьева Мария… мальчик», — и как-то хмыкнув, вроде захлебнувшись смехом, направился к двери. Но вот он вернулся, вынул бумажную полосочку с фамилией и положил ее в свою записную книжку. На память. Оказалось, что к доске постоянно подходили люди и искали нужные фамилии. «Нет еще», — прошептала тревожно пожилая женщина, проглядев в очки оба столбика. Зойка догадалась, что у нее здесь дочка, а она уже не первый раз приходит, если говорит «еще», и очень ей тревожно, что «все еще нет».
Зойка оказалась у самого окошка и, раз теперь она уже знала, что Надежда Павловна Лаврова находится здесь, спросила, как она себя чувствует. Регистратор, перевернув страницу журнала, ответила ровным голосом:
— Температура 37,9, у ребенка — нормальная. — Пока Зойка повторяла в уме эту фразу и поняла, что 37,9 — это очень много, у окна стоял уже следующий посетитель. Да и что еще могли здесь сказать? Зойка медленно отошла — там она мешала, ее толкали — и оказалась у стеклянной двери, к которой тоже стояли люди, и самый первый — полный мужчина с цветами. Вдруг мужчина подался вперед, заулыбался, Зойка увидела, что с лестницы ему навстречу шла молоденькая сестра в белом халате и белой шапочке и держала на руках ребенка в шелковом конверте и голубых бантах. Мужчина как-то заторопился, сунул букет сестре, чтобы освободить руки, и принял на них нарядный маленький сверток. Потом осторожно наклонился, боясь раздавить свою драгоценную ношу, и поцеловал жену в щеку.
Зойка сейчас только поняла, что мужчина
— Лавров! — услыхала Зойка за собой и быстро оглянулась. — Ты что сегодня долго? Вот тебе.
Сестра, которая раздавала передачи, протянула Димке записку в обмен на целлофановый мешочек с апельсинами. Димка отошел немного в сторону, развернул записку и остановился совсем близко от Зойки. Она не знала, как быть, обратиться к нему или нет, и боялась двинуться, чтобы он ее не заметил. Димка вздохнул, опустил записку в карман и…
— Ты что? — спросил Зойку.
— Я… А ты? Что пишет мама?
— «Все хорошо», пишет.
Он потрогал машинально карман, где лежала записка, и двинулся к выходу. Зойка видела, что разговор не удался, совсем не удался, и подумала, что сейчас, наверно, не надо приглашать его к себе. А может, сейчас как раз и лучше всего?
— Дима, — сказала она, подлаживаясь под его шаг, — пока твоя мама здесь… переходи к нам жить? А?
Димка недобро усмехнулся.
— Спасибо.
— Нет, правда, Дима, — продолжала Зойка, волнуясь. — Это бабушка просила и вообще родители.
— Спасибо. Не надо.
— К экзаменам бы вместе готовились. Я алгебру очень боюсь.
Димка глянул вкось на Зойку с усмешкой:
— Справишься. А что касается меня, то мама скоро выписывается.
— Неправда, — сказала Зойка дрогнувшим голосом. Ей стало обидно, что Лавров так с ней разговаривает. — Неправда. У нее температура высокая.
Шли молча. Димка ускорил шаг.
— Ну ладно, — сказал он, — до свидания. Мне тут кое-куда надо зайти.
И свернул в чужой переулок.
Еще в передней бабушка спросила:
— Ну, говорила с Димой?
— Говорила.
— И как он?
— Как он, как он! — крикнула Зойка. Слезы хлынули сразу. Боль, обида, собственное бессилие прорвались наружу с этим теплым потоком слез. — Плохо, вот как! — она бросилась на диван вниз лицом.
— Что же плохо? — спросила бабушка.
— Все… — захлебывалась Зойка. — Все. Теперь еще мама…
— Царица небесная, — прошептала бабушка. — Чего… мама?
— Температура, вот чего!
— У-ух! — выдохнула Анна Даниловна с облегчением и скинула с головы платочек. — Температура ничего, это поправить можно.
Она прошла в другую комнату и разбудила Николая Максимыча, прилегшего отдохнуть.
— Чего это, заяц белый, ревешь, как медведь.
Зойка, не поднимая лица, вытерла его о подушечку, потом села и рассказала отцу и о вчерашнем собрании и о сегодняшней встрече с Димкой.
— Ах, горе-общественники, — сказал Николай Максимыч. — Вот так легко убить веру в коллектив. Ну, кто это вас учил, что если коллектив, то уж — только собрание, протокол и никак иначе. А тут даже и не собрание, а черт знает что.