Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
На Герихтсштрассе Магда решила, что их прогулка уже оправдала себя - у одного из окон в доме члена суда Гарниша стояли Мета Гарниш и Инга Тиц. Магда не сомневалась, что при виде Кинаста лица у обеих беспокойно вытянулись. На Кайзер-Вильгельмштрассе, к сожалению, ничего интересного не случилось, разве что майор Кунце и Гейтейфель, направлявшиеся в "Гармонию", издали проследили за ними любопытным взглядом. Зато на углу Швейнихенштрассе произошла совершенно неожиданная для Дидериха встреча: впереди, в нескольких шагах от них, шли фрау Даймхен и Густа. Магда тотчас же прибавила шагу и принялась болтать еще оживленнее.
– Фрау Даймхен, позвольте вам представить моего жениха господина Кинаста.
Жениха осмотрели с ног до головы; по-видимому, он понравился, так как Густа, которая шла с Дидерихом позади, не без почтительности спросила:
– Где вы его откопали?
– Не всякой посчастливится, как вам, найти своего суженого рядом, под рукой, так сказать, - отшутился Дидерих.
– Зато наш посолидней.
– Вы опять за свое?
– воскликнула Густа, впрочем, без запальчивости. Их взгляды на мгновение встретились, и она слегка вздохнула.
– Мой Вольфганг бог весть где носится. Чувствуешь себя словно вдова какая.
Она задумчиво посмотрела на Магду, шедшую впереди под руку с Кинастом.
– О мертвых нечего горевать, - многозначительно сказал Дидерих, займитесь лучше живыми.
Он наступал на Густу, оттесняя ее чуть ли не к стенам домов и настойчиво заглядывая в глаза. И вот на какой-то миг в этом милом пухлом лице что-то раскрылось ему навстречу.
К сожалению, перед ними уже высился дом номер семьдесят семь по Швейнихенштрассе; мать и дочь попрощались и скрылись в подъезде. За Саксонскими воротами уже ничего привлекательного не было. Повернули обратно. Магде захотелось подбодрить Дидериха. Опираясь на руку жениха, она сказала:
– Ну, что ты думаешь на этот счет?
Дидерих вспыхнул и засопел.
– Что уж тут думать!
– пробормотал он, и Магда рассмеялась.
По безлюдной улице, в сгущающихся сумерках, кто-то шел им навстречу.
– Уж не Бук ли это?
– нерешительно спросил Дидерих.
Человек приближался: толстый, несомненно, молодой, в мягкой широкополой шляпе, одетый не без изящества. Он загребал на ходу ногами.
– И в самом деле Вольфганг Бук!
– Дидерих был разочарован: "А послушать Густу, так он на краю света. Я ее отучу лгать".
– Ах, это вы!
– Бук крепко пожал руку Дидериху.
– Очень рад!
– И я также, - ответил Дидерих, досадуя на Густу, и познакомил своего будущего зятя со старым школьным товарищем.
Бук принес свои поздравления и, присоединившись к Дидериху, пошел за четой обрученных.
– Вы, вероятно, направляетесь к невесте?
– спросил Дидерих.
– Она дома. Мы только что проводили ее.
– Да?
– протянул Бук и пожал плечами.
– К ней я всегда успею, прибавил он флегматично.
– А сейчас я рад, что мы с вами снова встретились. Наша беседа в Берлине - единственная беседа - была крайне интересной.
Дидериху и самому так казалось, хотя в свое время этот разговор вызвал у него только раздражение. Он необычайно оживился:
– Я очень виноват перед вами - так и не ответил на ваш визит. Но кому-кому, а вам-то хорошо известно, что в Берлине всегда что-нибудь да помешает. Здесь, конечно, времени
– Дидерих показал рукой на серый ряд домов.
Вольфганг Бук поморщил с легкой горбинкой нос, втянул воздух и пошевелил губами, как бы пробуя его на вкус. Взгляду придал глубоко задумчивое выражение.
– Прожить жизнь в Нетциге...
– медленно проговорил он.
– Да, этого нам не миновать. Наш брат не в состоянии обеспечить себе жизнь, достаточно богатую сенсациями. Впрочем, они и здесь бывают.
– Его улыбка насторожила Дидериха.
– Сенсация с часовым достигла весьма высоких сфер.
– Ах, так...
– Дидерих выпятил живот.
– Вы опять брюзжите. Предупреждаю, что в этом деле я целиком на стороне его величества.
Бук махнул рукой.
– Оставьте. Знаю я.
– А я еще лучше вас, - настаивал Дидерих.
– Кому довелось во время февральских беспорядков оказаться с ним в Тиргартене один на один, кому довелось видеть эти глаза, испепеляющие своим взором, глаза великого Фридриха{197}, тот - я глубоко убежден в этом - верит в наше будущее.
– Верит в наше будущее, потому что... испепеляющий взор.
– Уголки губ и щеки у Вольфганга меланхолически опустились.
Дидерих громко сопел.
– Знаю, знаю, вы отрицаете выдающуюся роль личности в наше время. Иначе вы стали бы Лассалем или Бисмарком.
– А что же - мог бы! Не сомневаюсь. С таким же успехом, как и он... Хотя и не в столь благоприятной обстановке.
– Голос его окреп, в нем зазвучала убежденность.
– Для каждого из нас не так уж важно многое перестроить в этом мире, главное - выработать в себе жизнеощущение, будто ты это действительно делаешь. Для этого необходим талант, а талант у него есть.
Дидерих беспокойно озирался по сторонам.
– Мы, правда, здесь одни, эта пара занята обсуждением более важных дел, но все же...
– Напрасно вы думаете, что я имею что-либо против него. Да он, уверяю вас, антипатичен мне не более, чем я сам себе. Будь я на его месте, я точно так же, как он, принял бы всерьез ефрейтора Люка и нашего нетцигского часового. Власть не власть, если у нее нет врагов. Только и чувствуешь свою силу, когда против тебя бунтуют. Что стало бы с ним, если бы выяснилось, что социал-демократия вовсе не в него метит, что в самом крайнем случае она имеет в виду более разумное распределение доходов?
– Ого!
– воскликнул Дидерих.
– Верно ведь? Это вас возмутило бы. И его тоже. Стоять вне течения событий, не управлять ходом вещей, а быть лишь одним из звеньев общей цепи, - да можно ли такое стерпеть?.. Сознавать себя неограниченным самодержцем и в то же время не быть в состоянии даже ненависть возбудить чем-либо иным, кроме слов и жестов. Ибо что дает пищу зоилам?{198} Что особенного произошло? Ведь и дело Люка только жест. Рука опустилась, и опять все как было: но и актер, и публика получили сильное ощущение. Вот чего, собственно, все мы жаждем, дорогой мой Геслинг. Поверьте, тот, кого мы имеем в виду, сам был бы изумлен больше всех, если бы война, призрак которой он непрерывно призывает{198}, или революция, которую он столько раз мысленно пережил, стали бы действительностью.