Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
– Вы воображаете, что Кетхен Циллих вами особенно интересуется... Уверяю вас, не больше, чем кое-кем другим, - прибавила она и на его недоуменный вопрос, что она, собственно, имеет в виду, ответила лишь загадочной улыбкой.
– Я все-таки просил бы сказать.
Густа покровительственно прищурилась.
– Я говорю это только потому, что желаю вам добра. Вы ничего не заметили, правда? Например, как она относится к асессору Ядассону? Да и вообще Кетхен из таких...
– Густа вдруг громко рассмеялась, такой оторопелый вид был у Дидериха.
– К Ядассону?
– переспросил он робко.
В это мгновение грохот машины оборвался, задребезжал звонок, возвещавший конец рабочего дня, со двора уже доносились удаляющиеся шага рабочих.
Дидерих пожал плечами.
– Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн Кетхен, - сказал он.
– Жаль, правда, старого пастора, если она действительно, как вы говорите... Вы точно знаете?
Густа отвернулась.
– Убедитесь сами, если не верите!
Дидерих польщенно засмеялся.
– Не гасите газ!
– крикнул он механику, проходившему мимо.
– Я сам выключу.
Двери тряпичного цеха, на которого выходили работницы, были настежь распахнуты.
– О!
– воскликнула Густа, - как там романтично!
– В сумрачном полусвете зала ей представилось множество красочных пятен на серых холмах, а поверх них - лес ветвей.
– Ах, - сказала она, подходя ближе.
– Что только не почудится в темноте... а это всего-навсего мешки с тряпьем и трубы отопления.
– Она скривила презрительную гримаску.
Дидерих разгонял работниц, которые, в нарушение правил, расположились на мешках. Одни, едва закончив работу, взялись за вязанье, другие что-то жевали.
– У вас губа не дура!
– рычал он.
– На даровщинку греться! Вон!
Медленно, молча, без слова протеста, женщины поднимались и проходили мимо незнакомой дамы, с тупым любопытством оглядываясь на нее и тяжело, точно стадо, топая ногами, обутыми в мужские ботинки. Они уносили с собой удушливые запахи, среди которых жили. Дидерих в упор разглядывал каждую, пока не вышла последняя.
– Фишер!
– крикнул он вдруг.
– Что там у этой толстухи под платком?
Механик, по обыкновению двусмысленно ухмыляясь, ответил:
– У нее скоро ребеночек будет.
Дидерих с досадой повернулся к нему спиной.
– А я-то думал, что накрыл воровку, - поучал он Густу.
– Все они крадут лоскутья. Да-да. Шьют из них детские платьица.
– И так как Густа сморщила носик, он добавил: - Да ведь это роскошь для детей пролетариев!
Кончиками пальцев, обтянутых перчаткой, Густа подняла с полу лоскуток. Дидерих внезапно схватил ее за кисть и жадно припал к просвету на застежке перчатки. Густа испуганно оглянулась.
– Ах так, все уже ушли.
– Она самодовольно рассмеялась.
– Я сразу смекнула, какие такие срочные дела у вас на фабрике.
Дидерих состроил вызывающую мину.
– Ну, а вы? Что вас привело к нам сегодня? Убедились, что я не так уж плох? Конечно, ваш
Густа возмутилась:
– Помалкивали бы. Вам никогда не дотянуться до такого благородного человека, как Вольфганг.
Но глаза ее говорили другое. От Дидериха это не укрылось; он возбужденно засмеялся.
– С вами он не торопится! Знаете, что вы для него? Горшок с колбасой и капустой, он предлагает мне помешивать его!
– Лжете, - с убийственным презрением бросила Густа; но Дидерих не оробел.
– С него мало, видите ли, колбасы и капусты, что в горшке... Сначала он думал, что вам достался миллион. Ну, а пятьдесят тысяч марок для такого аристократа не приманка.
Густа вскипела. Дидерих даже попятился - так она разбушевалась.
– Пятьдесят тысяч? Да вы что, спятили? Этого еще не хватало выслушивать такие бредни! Когда в банке у меня в надежных бумагах триста пятьдесят тысяч! Пятьдесят тысяч! Да вы знаете, что я могу упечь всякого, кто распускает обо мне такие возмутительные слухи!
В глазах у нее стояли слезы. Дидерих бормотал извинения.
– Ах, оставьте!
– Она вынула носовой платок.
– Вольфганг хорошо знает, что получит за мной. Но вы-то, вы! Поверили бессовестным россказням и совсем обнаглели!
– вскрикнула она. Ее пухлые розовые щеки дрожали от гнева, вздернутый носик побелел.
Дидерих овладел собой.
– Из этого вы можете только заключить, что вы мне и без денег нравитесь, - нашел он довод в свое оправдание.
Густа закусила губу.
– Кто вас разберет?
– сказала она, бросая на него исподлобья капризный и неуверенный взгляд.
– Для таких, как вы, и пятьдесят тысяч деньги.
Он решил, что разумнее промолчать. Она достала из своей позолоченной сумочки пушок и пудру.
– До чего же я разволновалась. А все из-за вас.
– Но ее уже снова разбирал смех.
– Ну, а чем еще замечательна ваша так называемая фабрика?
Он важно кивнул.
– Известно ли вам, на чем вы сидите?
– На мешке с тряпьем!
– Да, но на каком! В этом самом углу, вот за этими мешками, я застукал однажды рабочего и работницу в ту минуту, когда они... догадываетесь? Конечно, оба тут же вылетели вон, а вечером, да-да, в тот самый вечер...
– в глазах его появилось выражение мистического ужаса, - парня застрелили, а девка сошла с ума.
– Это был... Ах, боже мой, это был тот рабочий, который задел часового?.. И за мешками...
Взгляд ее скользил по мешкам, точно искал на них следы крови. Густа в страхе придвинулась к Дидериху. Оба вздрогнули и посмотрели в глаза один другому: из них глядел один и тот же бездонный омут - не то похоть, не то безумие. Они со свистом дышали друг другу в лицо. Густа на секунду закрыла глаза - и оба рухнули на мешки, скатились с них, сплелись в тесном объятии и в темноте за мешками трепыхались, сопели, фыркали, - словно шли ко дну.