Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
– А если я соглашусь, наш договор остается в силе? Орден? Намек Клюзингу? Почетный председатель?
Вулков скроил гримасу:
– Ладно уж! Но продать немедленно.
Дидерих задыхался.
– Я принесу эту жертву, - сказал он.
– Самое драгоценное, чем обладает истый монархист, - мои верноподданнические чувства должны быть превыше всякого подозрения.
– Разумеется, - буркнул Вулков, и Дидерих ретировался, гордый своим отступлением, хотя его и удручало сознание, что Вулков едва терпит его как союзника,
Магду и Эмми он застал в салоне; они сидели одни-одинешеньки, перелистывая какой-то роскошный альбом. Гости разошлись, фрау Вулков также покинула их: ей надо было переодеться к предстоящему вечеру у супруги полковника фон Гафке.
– Моя беседа с господином Вулковом дала вполне удовлетворительные результаты для обеих сторон, - сказал он сестрам, а когда они вышли на улицу, добавил: - Только сейчас я понял, что значит, когда ведут переговоры два корректных человека. В нынешнем деловом мире с его еврейским засильем об этом и представления не имеют.
Эмми, возбужденная не меньше Дидериха, заявила, что она собирается брать уроки верховой езды.
– Если я дам тебе на это денег, - сказал Дидерих, но лишь порядка ради. Он был горд за Эмми.
– Скажи, у лейтенанта фон Брицена есть сестры? спросил он.
– Постарайся познакомиться с ними и добиться для всех нас приглашения на ближайший прием у фрау фон Гафке.
– Как раз в эту минуту на противоположной стороне проходил сам полковник. Дидерих долго смотрел ему вслед.
– Я прекрасно знаю, что оглядываться неприлично, но ведь это высшая власть, а она так притягательна!
Договор с Вулковом только прибавил Дидериху забот. Реальному обязательству продать дом он мог противопоставить всего лишь надежды и перспективы, - очень дерзкие надежды и туманные перспективы... Однажды в воскресенье - морозило и уже темнело - Дидерих отправился в городской парк и на уединенной дорожке повстречал Вольфганга Бука.
– Я все-таки иду на сцену, - заявил Бук.
– Решено окончательно.
– А адвокатская карьера? А женитьба?
– Я пробовал стать на этот путь, но театр влечет сильнее. Там, знаете ли, меньше ломают комедию, честнее делают свое дело. Да и женщины красивей.
– Это еще не основание, - ответил Дидерих.
Но Бук говорил серьезно:
– Должен признаться, что пущенный о нас с Густой слух позабавил меня. Но, с другой стороны, при всей его нелепости он существует, девушка страдает, и я не могу ее больше компрометировать.
Дидерих искоса бросил на Бука испытующий взгляд: у него создалось впечатление, что Вольфганг ухватился за эту сплетню лишь как за предлог уклониться от женитьбы.
– Вы, конечно, понимаете, - строго сказал Дидерих, - в какое положение ставите свою невесту. Теперь ее не всякий согласится взять замуж. Надо быть рыцарем, чтобы сделать это.
Бук был того же мнения.
– При таких обстоятельствах, - многозначительно
– А "Лоэнгрин" тут при чем?
Но Бук, чем-то явно обеспокоенный, не ответил: они были у Саксонских ворот.
– Зайдемте?
– спросил Бук.
– Куда?
– А вот сюда. Швейнихенштрассе, семьдесят семь. Надо же в конце концов сказать ей, быть может, вы могли бы...
Дидерих присвистнул сквозь зубы.
– Ну, знаете. Вы до сих пор ей ничего не сказали? Вы сообщаете об этом сначала посторонним? Что же, ваше дело, драгоценнейший, только меня, пожалуйста, не впутывайте, я не имею обыкновения объявлять чужим невестам о расторжении помолвки.
– Сделайте исключение, - попросил Бук.
– В жизни для меня всякие сцены очень тягостны.
– Я человек принципа, - сказал Дидерих.
Бук пошел на уступки:
– Я вас не прошу что-либо говорить. Пусть ваша роль будет бессловесная, вы и тогда послужите мне моральной поддержкой.
– Моральной?
– переспросил Дидерих.
– В качестве, так сказать, представителя рокового слуха.
– Что вы хотите сказать?
– Я шучу. Вот мы и пришли, идемте!
И Дидерих, смущенный последними словами Бука, без возражений двинулся за ним.
Фрау Даймхен не оказалось дома, а Густа заставила себя ждать. Бук пошел взглянуть, что ее задерживает. Наконец она вошла, но одна.
– Как будто и Вольфганг был здесь?
– спросила она.
Бук сбежал!
– Понять не могу, - сказал Дидерих.
– У него был к вам неотложный разговор.
– Густа покраснела. Дидерих повернулся к дверям.
– В таком случае разрешите и мне откланяться!
– А какой у него был разговор?
– допытывалась она.
– Ведь не часто случается, чтобы ему было что-либо нужно. И зачем он привел вас?
– На это я также ничего не могу ответить. Должен сказать, что я решительно осуждаю его: в таких случаях свидетелей не приводят. Моей вины здесь нет, прощайте!
Но чем смущеннее он на нее глядел, тем настойчивее она добивалась объяснений.
– Я не желаю вмешиваться в дела третьих лиц, - сказал он наконец.
– Да еще если третье лицо дезертирует и уклоняется от выполнения своих первейших обязанностей.
Густа широко раскрытыми глазами смотрела ему в рот, ловя каждое слово. Когда Дидерих договорил, она одно мгновение стояла неподвижно, потом порывисто закрыла руками лицо и заплакала. Видно было, как вздулись ее щеки, а сквозь пальцы капали слезы. У нее не оказалось носового платка; Дидерих одолжил ей свой. Он растерялся при виде такого отчаяния.