Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
– Вы находите?
– выжал из себя Дидерих, озадаченный столь неожиданной реакцией.
– А почему бы нет? Мы с вами антиподы, мы внедряем в здешнюю жизнь передовые течения нашей аморальной эпохи. Мы подхлестываем жизнь. Дух времени пока еще бродит по этому городу в войлочных туфлях.
– Мы дадим ему шпоры, - пообещал Дидерих.
– За шпоры!
– За шпоры! Но только за мои шпоры!
– Испепеляющий взор...
– Ваш скептицизм и бесхребетное мировоззрение не современны.
– Дидерих шумно фыркнул.
– Красоты духа нынче никому не нужны. Националистическому действию, - он стукнул кулаком по столу, - националистическому действию
Бук снисходительно улыбнулся:
– Будущее? В том-то и дело, что это заблуждение. Националистическое действие! Вот уже сто лет, как оно отжило. То, что мы видим и что нам еще предстоит увидеть, это его агония и смрад его разложения. Амбре не из приятных.
– От вас я ничего другого и не ожидал, вам ведь ничего не стоит втоптать в грязь самое святое.
– Святое! Неприкосновенное! Скажем сразу - вечное! Верно ведь? Вне идеалов вашего национализма люди больше никогда, никогда не будут жить. Прежде, возможно, и жили, в тот темный период истории, который еще не знал вас. А теперь вы вышли на арену, и миру, очевидно, дальше идти некуда. Воспитать националистическое чванство и взрастить ненависть между нациями вот ваша цель, и нет ничего превыше нее.
– Мы живем в суровое время, - серьезно подтвердил Дидерих.
– Не столь суровое, сколь косное... Я не убежден, что люди, которым выпало на долю жить в Тридцатилетнюю войну, верили в нерушимость своего, тоже отнюдь не мягкого, времени. И я убежден, что те, кто страдал от произвола эпохи рококо{300}, не считали его необоримым, иначе они не совершили бы революции. Где на просторах истории, доступных нашему обозрению, можно найти эпоху, которая объявила бы себя непреходящей и козыряла перед вечностью своей печальной ограниченностью? Которая суеверно клеймила бы каждого, сколько-нибудь ее опередившего? Быть чуждым национализму - это вызывает в вас скорее ужас, чем ненависть. Но бродяги, не помнящие родства, следуют за вами по пятам. Они там, в зале{300}, взгляните!
Дидерих расплескал свое шампанское - так порывисто он оглянулся. Неужели Наполеон Фишер со своими единомышленниками ворвался сюда?.. Бук беззвучно от души хохотал.
– Не поймите меня буквально, я имел в виду тех безмолвных людей, что запечатлены на этих стенах. Почему у них такие веселые лица? Что дает им право легким шагом ступать по дорогам, усеянным цветами, и наслаждаться гармонией? О друзья!
– Бук поднял бокал, глядя через головы танцующих на фрески.
– О вы, друзья человечества и прекрасного будущего, люди широкой души, чуждые мрачному эгоизму националистического союза сородичей! О вы, души, объемлющие мир, вернитесь! Даже среди нас найдутся еще люди, которые ждут вас!
Он выпил свое вино. Дидерих с презрением заметил, что он плачет. Впрочем, Бук тут же лукаво прищурился.
– А вы, нынешнее поколение, наверное, и не знаете, что это за шарф повязан через плечо у старого бургомистра, так светло улыбающегося вон там, на заднем плане, среди должностных лиц и пастушек? Краски шарфа поблекли; вы, конечно, воображаете, что это ваши национальные цвета? Нет, это цвета французской триколоры{301}, трехцветного знамени. Новое в то время, оно не было знаменем одной страны, это были цвета зари, встававшей над всем человечеством. Носить эти цвета считалось доказательством наиболее благородных убеждений, или, как сказали бы вы, - строго корректных. Ваше здоровье!
Но Дидерих незаметно отодвинулся вместе со стулом и опасливо озирался по сторонам, не слышит ли кто эти речи.
– Вы пьяны, - пробормотал он и, чтобы спасти
– Он выпрямился и важно посмотрел на Бука.
– Вы, по-видимому, забыли, что потом был Бисмарк!
– И не он один, - сказал Бук.
– Европу со всех сторон загоняли в национальные теснины. Допустим, такое явление было неизбежно. Допустим, за тесниной открывались обетованные просторы... Но вы-то разве следовали за вашим Бисмарком, пока он был прав? Нет, он силком тащил вас за собой{301}, вы роптали на него. А теперь, когда вам следовало бы пойти дальше, чем пошел он, вы цепляетесь за его бессильную тень. Ибо обмен веществ у вас, националистов, совершается до отчаяния медленно. Пока вы смекнули, что перед вами великий человек, он уже перестал быть великим.
– Вы еще узнаете его!
– посулил Дидерих.
– Кровь и железо были и остаются самым действенным методом лечения! Сила выше права!{301} - Возвещая этот символ веры, он весь побагровел.
Но и Бук разгорячился.
– Сила! Власть! Власть нельзя вечно носить на острие штыка, словно колбасу на вертеле. В наши дни единственная реальная сила - это мир! Разыгрывайте комедию насилия! Бряцайте оружием перед воображаемыми врагами, внешними и внутренними. К счастью, вам не дано свершать!
– Не дано!
– Дидерих пыхтел так, точно изо всех сил раздувал огонь. Его величество кайзер сказал{302}: "Уж лучше пусть лягут костьми все восемнадцать армейских корпусов и сорок два миллиона жителей..."
– "Ибо, где реет германский орел{302}..." - воскликнул Бук с неожиданным пылом, и еще неистовей: "Никаких парламентских резолюций; армия - вот наш единственный оплот".
– "Вы призваны прежде всего оборонять меня от внешних и внутренних врагов!" - не отставал Дидерих.
– "Защищать от шайки изменников!" - орал Бук.
– "Кучка людей..."
– "Недостойная называться немцами!" - подхватил Дидерих.
И оба хором:
– "Будь то отец родной или брат - расстреливать!"
Шум, поднятый ими, привлек внимание танцоров, заходивших в буфет промочить горло. Они позвали своих дам полюбоваться зрелищем героического опьянения. Даже заядлые картежники и те вставали из-за ломберных столов и заглядывали в буфет. Все с любопытством наблюдали за Дидерихом и его собутыльником; а они, раскачиваясь на стульях, судорожно уцепившись за край стола, с остекленелыми глазами и оскаленными зубами орали друг другу в лицо:
– "...врага, и это мой враг".
– "В стране есть лишь один властелин, второго я не потерплю!"
– "Я могу быть очень суров!"
Оба старались перекричать друг друга.
– "Ложная гуманность!"
– "Не помнящие родства бродяги - враги божественного миропорядка!"
– "Должны быть вырваны с корнем!"
В стену полетела бутылка.
– "Растопчу!"
– "Германский прах!.. С ночных туфель!.. Дни славы!.."
В это мгновение сквозь толпу зрителей ощупью пробралась девушка с завязанными глазами: это была Густа Даймхен. Ей полагалось таким образом найти себе кавалера. Она остановилась за спиной Дидериха, ощупала его и хотела увлечь за собой. Но он уперся, грозно повторяя: "Дни славы!" Она сдернула с глаз повязку, с ужасом посмотрела на него и позвала Магду и Эмми. Бук тоже понял, что, видимо, пора уходить. Незаметно поддерживая приятеля, он подталкивал его к выходу, но в дверях Дидерих все же еще раз повернулся к танцующей, глазеющей толпе и, хотя уже не способен был метать молнии остекленевшими глазами, крикнул, властно выпрямившись: