Верность памяти

Герольдова Йожа

4

— Казанлык, — донесся до нее голос Гавлика. — Десять тридцать пять. Идем точно!

— Ради бога, не сердитесь, — произнесла она миролюбиво, — но меня мучает любопытство: вы следите за расписанием, чтобы скоротать время или по привычке?

Он ответил не сразу, и ей это понравилось. Не торопится с ответом — значит, не стремится казаться всезнающим… По всей вероятности, он достиг достаточно высокого положения, чтобы не напускать на себя глубокомысленный вид.

— Не так давно, кажется в Пирдопе,

я сказал вам, что делаю это по привычке. Придется уточнить… Не знаю, хорошо это или плохо, но я привык внимательно следить за всем, что происходит вокруг. И меня раздражает, если что — то идет не так, хотя я знаю, что меня это, собственно, не касается. А сейчас у меня так просто личная заинтересованность… Вас, наверное, это удивит, но я считаю часы и минуты в ожидании того момента, когда наконец смогу как следует выспаться.

— Да нет, меня это не удивляет. Я сама давно мечтаю об этом… Хотела пойти в отпуск в сентябре, да не получилось… А в сентябре на Солнечном берегу еще по — настоящему солнечно. И я надеялась погреться немного, хотя солнце не очень благотворно на меня действует. Я вся покрываюсь веснушками и становлюсь похожей на обезьяну.

— Ни разу не видел веснушчатую обезьяну…

— Увидите, если встретимся на обратном пути, — вздохнула она и добавила: — И все это я терплю ради того, чтобы иметь возможность хоть раз в день окунуться в море.

— Накупаетесь! — уверенно заявил он, вызвав ее недовольство. — На Черноморском побережье микроклимат, — продолжал он. — Здесь может идти дождь, а на Солнечном берегу приходится спасаться от солнца под тентом. Совсем как у нас: в Ломнице в пору надевать пальто и перчатки, а в долинах Высоких Татр тепло и светит солнце…

— Вам купание вряд ли пойдет на пользу, — сказала она намеренно бесстрастным тоном, понимая, что иначе он может обидеться. — Я имею в виду ваш позвоночник.

— С позвоночником все в порядке, — ответил он деловито. — Просто теперь я должен давать ему меньшую нагрузку, чем прежде. Довольно часто у меня появляется потребность на несколько минут прилечь. Нельзя поднимать тяжести… — И он замолчал.

«Браво, дорогой полковник! — мысленно воскликнула она. — Вы проявили великодушие, остановившись посередине непроизвольно сорвавшейся с языка фразы. И о моем чемодане вы умолчали… Вы ведете себя как настоящий мужчина и заслужили благодарность…»

— Таковы превратности судьбы, — обронила она, — во время восстания вы не пострадали, а в мирные дни вам не повезло.

— Восстание? — удивленно посмотрел на нее Гавлик. — Ничего из ряда вон выходящего там не происходило… — Он озадаченно помолчал и добавил: — Ну, была контузия, но… но ничего из ряда вон выходящего. Ребята взорвали мост через Грон на несколько секунд раньше, чем я дал команду… Не успел уйти в укрытие…

— Идиоты! — вырвалось у нее неожиданно грубо.

— Их тоже можно понять, — твердо произнес Гавлик и посмотрел в окно.

Дождь утихал. С правой стороны по ходу поезда горы и леса постепенно сменялись

равнинами, лугами, полями.

— Спасая жизнь одному человеку, можно было погубить остальных. На мост уже вползал немецкий танк, который за несколько секунд мог уничтожить всех. Никто наверняка не знал, успею ли я дать команду.

— Тем не менее…

— Тем не менее они спасли мне жизнь. Если бы танк продвинулся еще метров на шесть — семь, он оказался бы на нашей стороне и раздавил бы меня своими гусеницами, а так я всего лишь на короткое время оглох…

Мария во второй раз поймала себя на мысли, что восхищается им. Немного найдется мужчин, которые о подобных вещах говорят вот так просто, без лишнего пафоса и без напускной скромности, заставляющей слушателей изумляться, всплескивать руками и восторгаться мужеством рассказчика.

— Это произошло в самом конце восстания?

* * *

Произошло это действительно в самом конце восстания, когда повстанцы повсюду отступали. Только саперы были в состоянии на некоторое время отодвинуть катастрофу и спасти то, что еще можно было спасти. Да, это произошло в самом конце…

Саперам показалось, что они сделали свое дело и теперь могут залечь в окопах вместе с остальными повстанцами и без устали стрелять по наступавшим серым колоннам врага. Но дело для них снова нашлось, и они наскоро строили завалы, отрывали траншеи, противотанковые рвы, устанавливали проволочные заграждения, наводили мосты и переправы.

Горел город Мартин. И Врутки горели. Не дымились, а именно горели. Все с замиранием сердца ждали, когда же с другой стороны Карпат ударит Советская Армия и, словно лавина, сметет фашистов, когда советские бойцы встретятся с нашими… Наши еще сражались в районе Попрада и Горегрони… Что значило такое расстояние для наступающих советских войск, если совсем недавно в Румынии они продвигались со скоростью 70–90 километров в день?

Но все обернулось иначе.

В последние дни у саперов опять было много работы, иногда только у них…

* * *

— Мне не хочется портить вам настроение, товарищ директор, но хорошо, что вы родились женщиной… — сказал Гавлик, глядя отсутствующим взглядом в окно.

— От этого я ничего не выиграла, — ответила Мария, стараясь перекричать монотонный стук колес. — Восстание не обошло стороной и женщин… — добавила она, удивляясь, что перестала замечать стилистические ошибки в его речи.

«Стареешь ты, Мария, — упрекнула она себя мысленно. — А может, виной тому вновь нахлынувшие воспоминания о восстании?..»

— Понимаю, — кивнул он в знак согласия, но Мария не поверила ему. Она была убеждена, что полковник ничего не понял, просто не захотел возражать ей.

«И все — таки нет оснований расстраиваться, — твердила она себе бог знает в который раз за последние двадцать восемь лет. — Время действительно лучший лекарь, оно зарубцевало все раны, хоть это слабое утешение…»