Верность памяти
Шрифт:
— Восстание должно было вспыхнуть, — произнес полковник уверенно. — И нам не подобает через двадцать восемь лет ставить под сомнение его целесообразность. Ценой героизма, проявленного в дни восстания, была куплена свобода нашей родины.
— Это мне и без вас известно, — сказала Мария. — О восстании я знаю больше, чем вы полагаете. И о его целях, и о его задачах… И в его целесообразности я никогда не сомневалась…
— В трагические периоды истории страны личные трагедии неизбежны…
— Ну да, лес рубят — щепки летят, и так далее. Разглагольствовать я тоже
— Ваше тщеславие и высокомерие не знают границ. Видимо, вас испортила власть над беднягами, сидящими за партой…
— Ваша убежденность в том, что, нацепив погоны, вы имеете право повелевать всеми… — начала было она и тут же умолкла, потому что сосед по купе неожиданно громко рассмеялся.
Потом он покачал головой и сказал:
— Не будем ссориться. Вы легкоранимы, вам все время кажется, что вас хотят обидеть, поэтому вы стараетесь нанести удар первой, Поверьте, я не хотел вас обидеть.
— Признаюсь вам откровенно: воспоминания мучают меня до сих пор… Несмотря на то что потом все у меня сложилось удачно, я вышла замуж… — Она на мгновение задумалась, очевидно, формулируя мысль: — И все — таки он погиб не напрасно, он отдал жизнь во имя освобождения…
— Историческая правда такова, что ни один человек не погибает напрасно, — проговорил едва слышно полковник. — Мы отомстили за наших товарищей.
— Я имела в виду совсем другое…
— Простите, товарищ директор… И разрешите спросить: где он воевал? Вернее, где погиб?
— Вы воевали на Верхней Нитре? — ответила она вопросом на вопрос.
— Нет, я большей частью сражался в частях пятой тактической группы…
— А, Мартин, Врутки, Дивиаки, Гарманец, прорыв на левом фланге в районе Правны…
Он с удивлением посмотрел на нее: вот это информированность!
— Я спросила об этом потому, что ни один из участников операций на Верхней Нитре, с кем мне приходилось встречаться, с ним не был знаком.
— Похоронную подтвердили?
— Да, — лаконично ответила она.
Она учительствовала в Леготе второй год. Жила и небольшой комнатушке, из окна которой вплоть до самого горизонта просматривался холмистый ландшафт. Она часто сидела, опершись о стол, и пристально вглядывалась в даль. За этим столом она завтракала, обедала и ужинала, проверяла захватанные, чем — то перепачканные ученические тетради, а потом… потом писала длинные страстные письма… Тогда он еще отвечал ей…
Из коридора доносился громкий хохот — это пан директор, отметив на карте, где проходит линия фронта, и выяснив, когда следует ожидать подхода войск, на радостях бражничал с лучшими людьми городка.
Взглянув на покрытую безвкусным розовым покрывалом кровать, на которой она подолгу мучилась без сна, Мария подумала: кровать, конечно, узка, но и на ней он сможет отдохнуть и набраться сил. Пусть он даже ляжет на нее в грязных сапогах и в форме, кишащей вшами.
На севере, на востоке, в центре Словакии — везде шли бои, а от него никаких вестей. Исчез, словно растаявший снег, — и не осталось никаких следов ни от него, ни от его солдат. Мария опросила всех знакомых
Вторую неделю она растолковывала шалунам все, что предписывала учебная программа. Иногда, услышав гомон детских голосов, она вздрагивала: опять она размечталась возле старой, потрепанной карты. От холмистого горизонта к школе вилась пыльная дорога, по которой приезжал к своей избраннице широкоплечий сотник, если ему удавалось отпроситься. Обычно он пользовался велосипедом, хотя потом у него страшно болели ноги. Но ему так хотелось видеть, ласкать ее…
Из — за дверей директорской кухни доносились пронзительные, фальшивые звуки. Это пели лучшие люди Леготы. В это время на дороге показалась маленькая зеленая «Татра», не военная, а реквизированная, которую кто — то старательно, но неумело перекрасил в зеленый цвет. Мария от волнения сломала ручку с пером, да так и застыла с обломком в руках. Это он!
А может, весточка от него?
Надпоручик Орфанус пробыл у нее буквально несколько минут. Лишь сообщил ей горестную весть. Задерживаться дольше не было никакого смысла.
За окном взревел мотор, взметнулся столб пыли, и машина рванулась в сторону воинской части. Но Мария этого не видела — склонившись над комодом, она пила прямо из бутылки. Так пила однажды мать, когда ее кровно обидели добродетельные жительницы Градиште: злорадно переглядываясь, они подступали к матери с расспросами, не узнала ли она, куда все — таки подевался ее муж. Мария была тогда совсем маленькой девочкой, и ей было очень жаль мать. А теперь она жалела себя…
Орфанус сообщил Марии, что Милан погиб на Верхней Нитре.
— А как он погиб?
— В бою.
— Скажите ради бога: как он был убит?
— Не известно.
— Когда это случилось?
— На этой неделе, но точно день назвать не могу.
— Если ты приехал сообщить, что он погиб, ты должен знать подробности…
— Не знаю, потому что известия доходят до нас окольными путями…
Ее взгляд заставил надпоручика поспешно ретироваться.
— Вам сообщили, когда он погиб? — спросил нахмурившись полковник.
— В начале сентября, — ответила Мария намеренно резко, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.
Семнадцать лет она не могла уточнить день его гибели. И только в шестьдесят втором году, посетив родину Милана и возложив на его могилу три тюльпана, она прочитала эту дату на надгробной плите. Потом несколько ночей кряду ей снились надгробная плита и печально поникшие цветы…
О ее поездке на могилу Милана никто не знал. А впрочем, Мария разыскала ее лишь тогда, когда овдовела и почувствовала себя свободной от всех взятых на себя обязательств. Осталось лишь обязательство перед памятью о Милане, перед памятью об их любви…