Верность памяти
Шрифт:
— Вы ничего не понимаете и никогда не поймете. Вы не женщина и даже не догадываетесь, что значат для нас некоторые вещи. Это реальность, и тут уж ничего нельзя изменить…
— Эта тема касается вас лично, и я не хотел бы ее затрагивать.
— Почему? Это было так давно… Против смерти мы бессильны… Во время восстания я потеряла жениха…
Мария никогда не носила кольца. Впрочем, колец они даже не успели купить. И все — таки окружающие считали их любящей парой, они знали, что широкоплечий сотник [2] , которого она встречала у Игрингов
2
Офицерское звание в словацкой армии. — Прим. ред.
Сама она до конца этому не верила, даже когда его добрые, любящие руки будили ее…
Годы учебы в педучилище пролетели незаметно. Учиться она поступила в 1939 году, когда немцы вторглись в Польшу и началась вторая мировая война. Ей запомнились бесконечные вереницы поездов с военной техникой и солдатами в серой и зеленой форме на вокзале в Градиште. А закончила учебу она летом 1943–го, когда советские войска разгромили немцев под Сталинградом, а за два дня боев в районе Обоянь, Прохоровка уничтожили до четырехсот немецких танков и штурмовых орудий.
Как — то в воскресенье она возвращалась в Леготу после поездки домой. Коллектив школы как раз отметил ее пятилетие, и директор разрешил Марии съездить домой, повидаться с матерью и подружками. Как приятно было хотя бы на пару дней вырваться из Леготы в более цивилизованный мир, из полумрака керосиновых ламп под электрический свет!
В Михайлово Марии предстояло делать пересадку. Чемодан и большую оплетенную бутыль с градиштским вином для пана директора она оставила в привокзальном ресторане: ведь нужно было узнать, когда пойдет ее поезд. А надо заметить, что поезда в то время ходили в Словакии как попало: то не было угля, то не хватало железнодорожников, то вдруг менялось расписание. Мария постаралась успокоиться: до наступления темноты в Леготу все равно не попасть, а к полуночи, если повезет, она доберется. В это время пан директор уже будет крепко спать, поэтому на бутыль сразу не набросится и не понадобится сидеть возле него ради приличия. Она как следует выспится, а завтра после занятий вручит ему драгоценный дар.
И вдруг она застыла как вкопанная — чемодана со всем ее имуществом не было. Неужели даже в привокзальном ресторане крадут вещи? Там же почти все, что она смогла приобрести за последние шесть месяцев.
— Чемодан и бутыль просил отнести к его столику пан сотник, — сообщил ей официант.
Мария обернулась, и глаза у нее засияли. За столиком, покрытым белоснежной скатертью, сидел, закинув ногу на ногу в до блеска начищенных сапогах, офицер. Это был сотник, друг Игринга. Она не видела его с последнего мирного августа и даже никогда о нем не вспоминала.
Решительно подойдя к столику, она сразу напустилась на него:
— Пан сотник, если вы собираетесь командовать мною, как своими подчиненными…
Сотник улыбнулся, но не высокомерно, а скорее учтиво, и, взглянув на свои дорогие, с черным циферблатом часы, спокойно произнес:
— А вы все такая же забияка, как когда — то.
Ей стало не по себе: надо же было попасть в такое глупое положение. Не тащиться же на глазах у посетителей ресторана с чемоданом и бутылью, словно ее прогнали! Пришлось присесть. С каким бы удовольствием она дала ему сейчас затрещину, но надо было сдерживаться. Ну а он… он даже не смутился. Только сделал
— Двести граммов орешанского для пани учительницы.
— Кто вам сказал, что я буду пить?
— Какая же девушка из Градиште не пьет этого вина?!
Она немного забеспокоилась, когда он, прослушав объявление о прибытии пассажирского поезда, следующего через Стреборную в Тесары, надел плащ, но потом с облегчением вздохнула: по крайней мере, он отнесет ее чемодан, ведь денег на носильщика у нее, как всегда, не осталось. А потом… потом у Марии дух перехватило, когда он втолкнул чемодан и бутыль в открытые двери пустого вагона второго класса. Его наглая уверенность просто бесила ее. Она хотела было запротестовать, однако в это время сильные руки сотника подняли ее и Мария оказалась в вагоне.
— Что вы делаете? — успела проговорить она, когда сотник отправил проводника и начал задергивать занавески на застекленной двери, отделявшей купе от коридора.
— Все прошло, давно прошло, — непроизвольно вырвалось у Марии, к немалому изумлению соседа по купе. Она поспешно вытащила из чемодана косметичку и выскочила из купе, чтобы он не заметил, как покраснело ее лицо при воспоминании о событиях 16 марта сорок четвертого года.
5
— Дубово, прибыли точно, — пробурчал себе под нос полковник.
— Значит, этот твердый знак означает «у»? — Это зависит от диалекта. Я не владею болгарским настолько, чтобы сказать вам точно.
— Вы, как я вижу, тоже не прочь поучить, — съязвила Мария. Она все еще сердилась, что полковник заметил, как ее бросило в краску при воспоминании о Милане.
— Вас, пани Арбетова, опять, кажется, муха укусила.
— Уважаемый…
— У меня сложилось впечатление, что мы покончили с этими тяжеловесными «уважаемый», «уважаемая». Или вы считаете, что я перед вами провинился? Так я никакой вины за собой не чувствую. Вы сами заговорили о восстании. Если вас расстроили давние воспоминания, то, поверьте, я искренне сожалею об этом.
— Вы меня совсем не расстроили, — отрезала она с неприязнью в голосе. — Все давно кануло в Лету.
— У меня глаза не только для того, чтобы смотреть, но и для того, чтобы видеть…
— Вы увидели то, чего на самом деле нет. Наверное, придется вам сходить к окулисту.
— К сожалению, не все так быстро забывается, как нам того хотелось бы…
Она пожала плечами:
— Я не единственная из женщин, с кем случилось такое. Жизнь действительно не остановилась, вы сами видите… Извините, вы ведь ничего не знаете обо мне, а потому не можете судить… Я вышла замуж, у меня семья, дети. Со многими война обошлась более жестоко.
Он кивнул. Да, двадцать тысяч погибших повстанцев — это дань за толику национальной чести…
О восстании думали многие. Но одни только предавались мечтам о нем, другие мечтали о том, чтобы оно вспыхнуло, и верили, что оно непременно вспыхнет, третьи же, мечтая, считали себя обязанными принять самое активное участие в восстании. Они понимали, какой высокой будет плата за участие в нем, но поступить иначе не могли…
Многое забылось с тех пор, многое отболело. Выросли сироты, повыходили замуж, состарились вдовы. Но в уголках их сердец память о погибших все еще жива. Вот и в сердце этой сердитой директорши тоже… И как это он сразу не угадал ее профессию? Конечно она не могла быть актрисой, ведь актриса умеет управлять своими чувствами.