Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Своими тревогами и досадой Эренбург поделился и с Е. Полонской: «То, что он [„Хулио Хуренито“ — Дж. Р.] „опасен“, — писал он ей в письме от 25-го ноября 1922 года, — я знал. Но это заметили как будто поздновато: ведь Госиздат купил у меня второе издание, оговорив, что снабдит оное предисловием, которое должны были писать или Бухарин (я хотел), или Покровский. М. б., теперь они передумают (точнее их). Напиши мне подробно все, что знаешь об изъятии этой книги.» [173] В конце концов Бухарин все-таки написал предисловие и уверил автора, что первое советское издание появится в начале 1923 года пятнадцатитысячным — очень большим по тем временам — тиражом. В двадцатых годах книга выходила в Советском Союзе еще дважды, оба раза с предисловием Н. И. Бухарина. Назвав произведение Эренбурга «увлекательнейшей сатирой», Бухарин далее писал, что Эренбургу удалось «показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах.» При этом Бухарин особенно подчеркивал, что в романе прежде всего бичуются капитализм и война. [174]
173
Цит.
174
Бухарин Н. И. Предисловие к «Хулио Хуренито» // Необычайные похождения Хулио Хуренито… М. 1928.
«Хулио Хуренито» пользовался огромным успехом и навсегда остался любимым романом Эренбурга. «Это единственная моя книга „всурьез“, — писал он в 1922 году. — Кажется, ни критики, ни читатели, ни я сам, никто не может точно определить, где в ней кончается усмешка.» [175] К 1930 году «Хулио Хуренито» был переведен на французский, идиш, чешский, испанский и английский, не говоря уже о том, что в самой России книга была очень популярна, особенно среди молодых, идеалистически настроенных членов партии. Даже Ленину, как вспоминала Н. К. Крупская, «Хулио Хуренито» понравился, и он отозвался о романе Эренбурга с одобрением. «Это знаешь, Илья Лохматый (кличка Эренбурга), — торжествующе рассказывал он. — Хорошо у него вышло.» [176]
175
Новая русская книга. 1922. № 4 (апрель). С. 45.
176
Крупская Н. К. О Ленине. М., 1925. С. 95. Ленин попросил советское посольство в Германии прислать ему «Хулио Хуренито». См.: Попов В. В., Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург. Хроника… Op. cit. С. 243.
«Хулио Хуренито» вызвал и другие весьма основательные отзывы. Самый глубокий принадлежал писателю Евгению Замятину. В рецензии, опубликованной в 1923 году, Замятин с удовольствием отмечал иронию Эренбурга, называя ее «европейским оружием», которым редко пользуются русские писатели. Он аплодировал Эренбургу за то, что тот вел свои сатирические атаки не с какой-то одной особой идеологической позиции, а пускал стрелы по всем доступным мишеням. «Это — конечно еретик (и потому — революционер) — отмечал Замятин, что означало в его устах величайшую похвалу. — У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) идет по линии наибольшего сопротивления.» [177]
177
Замятин Е. И. Эренбург // Россия, 1923. № 8. С. 28. Эренбург ценил мнение Замятина выше всех остальных. Он считал Замятина «единственным европейцем» среди других своих русских товарищей по цеху; 16 мая 1923 г. он послал ему теплое письмо с благодарностью: «Мое восприятие Вас как самого большого мастера заставило меня с волнением сердца ожидать Вашей оценки. Поэтому Ваши хорошие слова так порадовали и ободрили меня». См.: Попов В. В., Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург. Хроника… Op. cit. С. 257, 315.
Не прошло и полвека, как «Хулио Хуренито» стал читаться как пророчество, подтверждая безысходный пессимизм его автора. Фигура Карла Шмидта, предчувствие того, что толпы европейцев будут наблюдать, как тысячами сжигают евреев, даже мимоходом брошенное замечание об оружии массового уничтожения, которое употребят против японцев, — все это облегчает нам восприятие мрачной картины европейской цивилизации, вышедшей из-под пера Эренбурга. Эренбург не только воочию видел и пережил первые всплески насилия двадцатого века, но он почувствовал, кто будут его главные герои и то направление, каким этот век пойдет.
Эренбург никогда не отрекался от «Хулио Хуренито», даже в конце сороковых годов, когда культурная политика Кремля дошла до дичайших крайностей. К тому времени роман стал уже библиографической редкостью; о его переиздании, само собой разумеется, не могло быть и речи. Но Эренбург по-прежнему относился к нему с нежностью. В 1947 году на официальной выставке в Союзе писателей, отмечавшей тридцатилетие советской-литературы, Эренбург обнаружил, что на стенде с его произведениями отсутствует «Хулио Хуренито». Илья Григорьевич пришел в ярость и немедленно демонстративно ушел [178] . В те годы такое публичное проявление негодования в сталинской России, даже в отношении незначительного действия со стороны цензуры, требовало подлинного мужества. Для Эренбурга, понимавшего, что режим предпочитает его романы тридцатых годов — такие, как «День второй» или «Не переводя дыхания», которые соответствовали сталинскому вкусу к «индустриальной» мыльной опере — исключение «Хулио Хуренито» из экспозиции его произведений было мучительным оскорблением и, несомненно, мучительным напоминанием о его литературной судьбе. «Хулио Хуренито» был его первым, его любимым, его самым честным романом. Он хотел, чтобы его помнили по «Хулио Хуренито». Однако вплоть до 1962 года роман не переиздавался, появившись вновь лишь в девятитомном собрании сочинений И. Г. Эренбурга. Предисловием Бухарина пришлось пожертвовать, и глава, в которой Хуренито берет интервью у Ленина, была снята.
178
Андрей Синявский, интервью, данное автору в Париже в 1983 году.
В «Хулио Хуренито» Эренбург не противопоставлял Запад идеализированной России; ни то,
179
Эренбург И. Г. Необычайные похождения Хулио Хуренито // Собр. соч. Op. cit. Т. 1. С. 443, 445.
Глава 5
Писатель в двух мирах
Если до и сразу после революции политическим центром русской эмиграции был Париж, то в начале двадцатых годов ее литературным центром стал Берлин. Пока советскому правительству все еще приходилось налаживать отношения с Францией и Англией, Веймарская республика, как только окончилась гражданская война и началась ленинская новая экономическая политика, охотно установила с Москвой дружеские связи.
Обладателям советского паспорта — как, например, Эренбургу и его жене — въезд в Германию был открыт. Более того, высокая инфляция и сравнительно низкие цены благоприятствовали развитию книгоиздательского дела. В 1922 году в Берлине существовало уже целых тридцать русскоязычных издательств, и по числу выпускаемой ими продукции они соперничали с немецкими. Издатели русских книг работали не только на эмигрантскую аудиторию. Многие поддерживали непосредственные отношения с советскими писателями, и значительное число книг, печатавшихся на Западе, вплоть до 1925 года свободно продавалось в России. В то же самое время ряд советских писателей — Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Сергей Есенин — наезжали в Берлин, участвовали в его богатой культурной жизни и открыто встречались с собратьями по перу, эмигрировавшими туда из России.
Не имея возможности жить в Париже, Эренбурги, уехав в октябре 1921 года из Бельгии, примкнули к огромной русской колонии в Берлине. В берлинских рабочих кварталах тогда теснилось тысяч триста русских эмигрантов. И хотя Эренбург не ждал, что ему понравится Берлин, общий дух этого города — нищета, упадочничество, понесенные утраты — отвечал собственному настроению Ильи Григорьевича и отражал истинное состояние послевоенной Европы.
«Если я живу в Берлине, то отнюдь не потому, что в нем появились мимозы или кьянти. Нет, просто я полюбил за годы революции грязные узловые станции с мечущимися беженцами и недействующими расписаниями <…> В Дрездене коммунисты устраивают рабочее правительство, а в Мюнхене фашисты готовятся к перевороту. Читая это, берлинцы думают, что и Дрезден и Мюнхен — счастливые города. Там имеются хотя бы поддельные расписания. В Берлине же никто не знает, когда и куда уйдет ближайший поезд.» [180]
180
Эренбург И. Г. Виза времени. Берлин, 1929. С. 6, 10–11.
То, что Эренбург написал о Берлине, он мог бы написать о самом себе.
Серьезным критико-библиографическим эмигрантским журналом из выходящих в Берлине была «Русская книга». Ее начал выпускать с января 1921 года Александр Ященко, юрист, профессор Пермского университета, прибывший в Германию в 1919 году в составе советской торговой делегации. Ященко был одним из первых советских чиновников-невозвращенцев. Несмотря на свое неприятие большевиков, Ященко сочувственно относился к развитию искусства в Советской России и хотел содействовать преодолению идеологического разделения русской литературы. Для этой цели «Русской книге» нужно было «оставаться вне какой бы то ни было политической борьбы» [181] . Редакция «Русской книги» занимала единственную в своем роде позицию: пыталась быть совершенно беспристрастной. В журнале печатались статьи и обзоры, сообщения о новых изданиях и произведениях искусства, появившихся как в России, так и в многочисленных эмигрантских колониях, разбросанных по всему свету.
181
Русская книга. 1921, № 1 (январь). С. 1–2. В январе 1922 г. «Русская книга» переменила название на «Новая русская книга». За краткий период существования этого периодического издания Эренбург опубликовал в нем шесть статей и двенадцать рецензий.
Первый номер «Русской книги» Эренбург прочел еще в Москве, а по прибытии в мае 1921 года в Париж немедленно написал Ященко, выражая восхищение его начинанием. Эренбург сообщил Ященко сведения почти о восьмидесяти крупных деятелях русской литературы и искусства, обычное течение жизни которых было так или иначе нарушено из-за Гражданской войны — щедрый и беспрецедентный дар «Русской книге», которым ее издатели тут же воспользовались. Главной целью письма Эренбурга было исправить характерную для эмигрантских сообществ тенденцию всячески чернить оставшихся в России писателей, художников и других представителей разного рода искусств. «К сожалению, — писал Эренбург, — известные выпады <…>, основанные, быть может, на ложной информации, а, быть может, на непонимании особенности современной русской психологии и быта, закрались и в ваш орган, дорогой нам как преданный русской литературе…» [182]
182
См.: Русская книга. 1921. № 5 (май). См. также: Русский Берлин / Сост. Л. Флейшман и др. Париж, 1983. С. 137.