Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Эренбург еще не раз настоятельно просил Полонскую сообщать ему о судьбе «Рвача». В октябре он интересовался: «Неужели ты не видела ни одного человека, который похвалил бы ее [книгу „Рвач“ — Дж. Р.]» [240] . В декабре, все еще переживая неудачу, постигшую его роман в России, спрашивал, не покачнулось ли за прошедший год его положение «1) в сферах и 2) среди читателей» [241] . Мандельштам, которому были известны сложности, возникшие на пути публикации романа, писал жене в феврале 1926 года, после посещения Ленгиза, что К. Федин и И. Груздев «в числе других, пытаются протащить „Рвача“» [242] . Только в 1927 году Эренбургу удалось напечатать книгу — и то со значительными купюрами — в кооперативном одесском издательстве.
240
Письмо к Е. Полонской от 25 октября 1925 г.
241
Письмо к Е. Полонской от 30 декабря 1925 г.
242
Мандельштам О. Э.
На протяжении двадцатых годов у критиков Эренбурга, при всех их стараниях, не было сколько-нибудь определенной — пожалуй, вообще какой-нибудь — цели. Коммунистическая партия в период НЭПа еще не была готова учредить над литературой строгий политический контроль. Эренбургу эта терпимость властей играла на руку. Он много публиковался в журнале «Красная новь», который выходил под руководством Александра Воронского и считался самым значительным. Журнал был открыт в 1921 году, когда Воронский получил партийное задание создать периодическое издание такого типа, который в России называют «толстым журналом» — орган, печатающий серьезную, высокую литературу и критику, весьма принятый в интеллектуальной жизни дореволюционной России. Воронский возглавлял «Красную новь» до 1927 года и как никто другой способствовал возрождению литературы после всех пертурбаций, произведенных революцией и Гражданской войной. Честный и бесстрашный редактор, он принимал во внимание не столько классовое происхождение автора и его идеологию, сколько литературные достоинства предполагаемого для публикации материала. Эренбург напечатал в «Красной нови» ряд рассказов, эссе и путевых очерков. Для него этот журнал был, в сущности, отдушиной в советской печати, и он предпочитал его всем остальным. Не удивительно, что Воронский стал излюбленной мишенью напостовцев. Так, глава журнала «На посту» обвинял Воронского в том, что своей «политикой» он дает возможность буржуазным элементам «использовать нашу [советскую — Дж. Р.] литературу против нас самих» и таким образом «под знаком коммунистической партии» выгребает на страницы своего журнала «кучи грязи» [243] . Под «грязью» критик подразумевал, среди прочих, романы Эренбурга.
243
Цит. по: Brown Edw. J. The Proletarian Episode in Russian Literature. New York, 1953. P. 29.
Мост между двумя мирами
При всем обилии литературной продукции, выпускаемой Эренбургом, его роль в советской литературе двадцатых годов не ограничивалась только писанием книг и статей. Живя по-прежнему в Париже, он служил мостом между современными художественными направлениями в Европе и в новом советском государстве. В той мере, в какой это было для него возможно, Эренбург старался познакомить с советским искусством Европу, а с европейским — Советы. Уезжая в 1921 году из Москвы, он вез с собой рукописи Пастернака, Цветаевой, Есенина и других в надежде найти для них в Европе издателей [244] . В 1921–1922 гг. он выпускал в Берлине журнал «Вещь», где широко публиковались статьи и рецензии о советском искусстве. Кроме того, в Берлине Эренбургом была издана антология русской поэзии, дававшая возможность европейским писателям и эмигрантским кругам судить о современных советских поэтах [245] .
244
См.: Попов В. В., Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург. Хроника… Ор. cit. С. 204.
245
Немецкий поэт Райнер Мария Рильке сообщал в письме к отцу Бориса Пастернака, что прочел стихотворения его сына в «маленькой антологии, изданной Ильей Эренбургом». См.: Рильке, Пастернак, Цветаева. Письма. 1926. М., 1990. С. 48. Письмо к Л. Пастернаку датировано 14 марта 1926 г.
Место сноски в книге не указано (прим. верстальщика).
К Эренбургу обращались за содействием и советом многие советские писатели. В 1926 году он привез в Москву Борису Пастернаку новые стихи Марины Цветаевой. Когда в 1927 году отрывки из антиутопии Замятина «Мы» — позднее вдохновившей Оруэлла на роман «1984» — появились, без его разрешения, в пражском эмигрантском журнале, Замятин, узнавший об этом из письма Эренбурга, обратился к нему за помощью. По просьбе Замятина Эренбург написал издателям «Воли России», потребовав, чтобы печатание отрывков было прекращено. Два года спустя роман «Мы» вышел во французском переводе в Париже, и есть все основания полагать, что это издание состоялось не без участия Эренбурга. Ни шаткое положение Замятина в Советском Союзе, ни явно антисоветская направленность его антиутопии не остановили Эренбурга в его попытках помочь товарищу по перу [246] .
246
Eastman М. Artists in Uniform. New York, 1934. P. 88. Истман посвятил главу Замятину, в которой рассказал о трудностях, чинимых ему советскими цензорами. В письме в «Литературную газету» (7 октября 1929 г.) в ответ на нападки на него критика Бориса Волина, чья статья была опубликована в одном из предшествующих номеров, Замятин упоминал о помощи ему Эренбурга. Пятью годами ранее, в письме от 1 декабря 1924 г., Эренбург сообщал Замятину, что пытается организовать переводы его произведений на французский язык. См.: Вопросы литературы. 1973. № 9. С. 203.
Эренбург брал на себя и другие дела, которые предпринимал для поддержания связей между Советским Союзом и западной культурой. Отправляясь в 1926 году в Москву, он специально захватил с собой отрывки из фильмов самых знаменитых тогда кинорежиссеров, в том числе Абеля Ганса, Рене Клера и Жана Ренуара, проиллюстрировав ими дважды прочитанную в Москве лекцию «Новое французское кино». Это выступление широко обсуждалось в советской печати, и его инициатива заслужила благодарность публики. По мнению рецензента «Вечерней Москвы», для москвичей, почти незнакомых с новым направлением во французской кинематографии, это было полным откровением [247] . В следующем году Эренбург выпустил в Москве брошюру о развитии европейского киноискусства. Подобно многим такого рода изданиям, часто оформляемым современными художниками, «Материализация фантастики» (так называлась эта брошюра Эренбурга) была издана в обложке, выполненной Александром Родченко, который подчеркнул принадлежность Эренбурга к последним могиканам авангардизма.
247
Вечерняя
Но и это еще не все. В 1931 году Эренбург вместе со своим ближайшим другом Овадием Савичем, также работавшим в Париже советским корреспондентом [248] , собрал богатый и разнообразный материал, составивший сборник «Мы и они» — высказывания о французской жизни, почерпнутые из русской литературы за два последних столетия. Как объясняли Эренбург и Савич: «Для России она [Франция — Дж. Р.] олицетворяла Европу, и порою, под видом разговоров о достоинствах и пороках Франции, шел спор о целительности для России всей европейской культуры» [249] . В «Мы и они» были представлены столь разные писатели как Ф. М. Достоевский, О. Э. Мандельштам, А. И. Герцен, Эльза Триоле и Н. В. Гоголь; знаменательно, что в книгу вошли и несколько выдержек из Троцкого, тогда уже два года как изгнанного из Советского Союза. Надо полагать, что цитирование Троцкого и послужило препятствием для издания книги в СССР. Эренбург и Савич сумели напечатать ее только в Берлине.
248
Как и Эренбург, Савич стал советским корреспондентом не раньше 1932 г. (прим. ред.).
249
Эренбург И. Г., Савич О. Г. Мы и они. Берлин, 1931. С. 5. Овадий Савич (1897–1967) после окончания московской гимназии поступил на юридический факультет, но тяга к литературе и искусству оказалась сильнее. В 1915 г. он впервые опубликовал свои стихи. Работал также актером в театре, несмотря на протесты родителей. С Эренбургом познакомился в 1923 г. в Берлине, куда приехал повидаться с матерью, эмигрировавшей из Советской России. Вскоре Савич стал парижским корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Подобно Эренбургам, он и его жена долгие годы жили во Франции.
В Москве, однако, Эренбургу удалось выпустить альбом своих фотографий, изображавших жизнь Парижа. «Мой Париж» вобрал в себя целую галерею неприкрашенных портретов рабочих, детей и представителей чисто французской профессии — concierge [250] . Пользуясь «лейкой», снабженной боковым видоискателем, Эренбург снимал одну уличную сценку за другой, не привлекая внимания тех, кого фотографировал. В альбоме нет ни одного снимка внутренних помещений; даже привратники и привратницы сняты или на тротуаре, или в дверях дома. Вдобавок камера Эренбурга запечатлела такое пикантное учреждение как парижский pissoir — французскую общественную уборную, «удобство», тогда еще советским гражданам неведомое и почти непостижимое. Альбом «Мой Париж» предлагал Москве живой облик столицы Франции как раз в тот момент, когда Советский Союз становился все более и более закрытой страной.
250
Привратник, привратница (фр.)
И все-таки Эренбург был осторожен, стараясь обезопасить себя. Когда в конце двадцатых годов его приятель, итальянский журналист Нино Франк, предложил ему в Париже поддержать новый интернациональный журнал «Бифур», Эренбург охотно это предложение принял. Однако не преминул оговорить, что в обращении редакционной коллегии должно быть указано: он, Эренбург, заранее отмежевывается от любых политических заявлений и демонстраций, которые могут быть журналом предприняты [251] . Желая участвовать в «Бифуре», Эренбург также желал быть уверенным, что ни одна художественная или политическая акция, предпринимаемая журналом, не скомпрометирует его как советского писателя. Памятуя, насколько уязвимо его положение, Эренбург понимал необходимость вести искусную игру и не провоцировать своих советских хозяев.
251
Frank N. Memoire Brisee. V. 2. Paris. 1968. C. 14. Журнал «Бифур» просуществовал недолго, но отличался незаурядностью. Он издавался с 1929 по 1931 гг., и среди иностранных консультантов его редакции были Джеймс Джойс, Уильям Карлос Уильямс, Борис Пастернак и Рамон Гомес де ла Серна. Секретарем редакции был Нино Франк. В первом номере журнала (май 1929 г.) появился французский перевод романа Эренбурга «Заговор равных». В «Бифуре» также были опубликованы три рассказа Бабеля и фотографии, выполненные Андре Кертешем и Ласло Моголи-Надем.
Разбирая архив французской полиции конца двадцатых годов, Лилли Марку обнаружила, что пребывание Эренбурга в Париже не вызывало у полиции опасений. Наблюдение за ним продолжалось, в донесениях отмечалась его обширная переписка и большое число выписываемых им иностранных журналов; его считали «анти-большевиком», придя к заключению, что в эмигрантской колонии он «не является объектом критики с политической точки зрения». См.: Marcou L. Ilya Ehrenburg. Paris, 1992. Р. 96.
Глава 6
Сталин и первая пятилетка
НЭП просуществовал недолго. В «сферах» разворачивались драматические события, исходу которых суждено было сказаться на всем советском обществе. После смерти Ленина среди членов Политбюро началось лавирование в борьбе за власть. К 1927 году Сталин, опираясь на Бухарина, одержал верх и удалил из Политбюро своих главных врагов — Льва Троцкого, Льва Каменева и Григория Зиновьева. Троцкого с позором изгнали в далекую ссылку — в Алма-Ату. Каменева и Зиновьева выселили из кремлевских квартир; по свидетельству очевидцев, Зиновьев, некогда особенно близкий Ленину, его личный секретарь, съезжал, неся в руках ленинскую посмертную маску. Хотя и Каменеву, и Зиновьеву на политической карьере пришлось поставить крест, оба они остались в Москве и получили солидные должности. Окончательная расправа с ними была еще впереди.
От союза со Сталиным Бухарин выиграл; многие даже считали его вторым лидером страны. Однако воспользоваться этим удачным политическим шагом он не сумел, уже к 1929 году, когда Троцкого изгнали из Советского Союза, Сталин полностью Бухарина затмил.
Достигнув верховной власти, Сталин приступил к свертыванию НЭПа и стремительному внедрению Первого пятилетнего плана. НЭП был переходным периодом, когда партия решила пойти навстречу нуждам крестьянства и установить экономическое и социальное равновесие. Тем не менее, многие активисты восприняли НЭП как упадок боевого духа в партии, как нежелание осуществить быстрые социальные перемены; Сталин положил конец их неудовлетворенности. С принятием в 1928 году Первого пятилетнего плана, он приступил к программе быстрой индустриализации страны, а затем к принудительной коллективизации ее сельского хозяйства. Партия пошла в наступление против жителей страны. Были мобилизованы все человеческие ресурсы, включая литературу и искусство. С НЭПом и атмосферой терпимости было покончено. Страна становилась царством Сталина — царством страха.