Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга

Рубинштейн Джошуа

В подпольной работе, которую вел Илья, идеология шла об руку с романтикой. Налеты полиции на ночные собрания: бегство и спасение в последний момент — на волосок от ареста; тайные хранилища нелегальной литературы и других материалов. Один случай из своей подпольной деятельности Эренбург описал в «Необычайных похождениях Хулио Хуренито и его учеников»: «Митинг на фабрике Фабрэ в Замоскворечье. Полиция. Я бегу. Перелезаю через забор с колючками и оставляю на колючках штаны. Бух — упал в бочку с остатками красок! Городовые не хватают меня…» [29] .

29

Эренбург И. Г. Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников // Собр. соч. Ор. cit. T. 1. С. 349.

Политическая агитация подобного рода была опасной игрой — Илья играл со своим будущим. Охранка — царская секретная полиция — взяла его на заметку. Для полного разгрома, предпринятого охранкой, необходимо было установить главных большевистских организаторов среди учащейся молодежи и московского населения. Сначала Илья был временно задержан полицией, но отпущен под подписку о невыезде. Это испугало его родителей: политическая

деятельность Ильи грозила «волчьим билетом», означавшим исключение из гимназии навсегда и выселением из Москвы, как только он достигнет совершеннолетия, так как разрешения на право жительства он не получил бы. Памятуя об этих обстоятельствах, родители Эренбурга поспешили подать заявление о добровольном уходе сына из гимназии. Однако покончить дело с полицией это не помогло. На квартиру Эренбургов явился помощник пристава и произвел у Ильи обыск. «Ничего предосудительного найдено не было, — докладывал он. — отобраны ноты „Русской марсельезы“ и различные открытки» [30] . Двумя месяцами позже, 18 января 1908 года, в докладе начальника Московского охранного отделения о влиянии эсдеков на учащуюся молодежь Илья упоминался в числе тех, кто играл «выдающуюся роль» и должен быть привлечен к ответственности как «районный пропагандист» [31] . Две недели спустя всех их выдал один из членов ученической организации. Арестовывать Эренбурга пришли заполночь. «Я ничего не успел уничтожить. Обыск продолжался до утра. Мать плакала, и по квартире в ужасе носилась тетка, приехавшая погостить из Киева…» [32] Илье Эренбургу только что исполнилось семнадцать.

30

ЛГЖ. T. 1. С. 78. См. также Попов В. В., Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург. Хроника… Ор. cit. С. 31–55. Авторы приводят десятки документов, относящихся к деятельности шестнадцатилетнего Эренбурга в большевистском подполье.

31

Литературное наследство. Т. 65. М., 1958. С. 444.

32

ЛГЖ. T. 1. С. 82.

В тюрьме и после

На фотографии, сохранившейся в полицейских архивах, Илья стоит у длинной линейки, которая тянется от его колен чуть ли не до потолка. Рост — пять с половиной футов, одет в тужурку и тяжелое пальто. Плечи слегка ссутулены, густые черные волосы, зачесанные со лба. Вид усталый, словно после бессонной ночи. Политическую конспирацию Илья воспринимал как приключение. «В моей голове Карл Маркс мешался с Фенимором Купером» [33] , — напишет позже Эренбург. Романтично убегать от полиции, но совсем не романтично — быть схваченным. В полиции с ним обращались жестоко, выбили несколько зубов.

33

Эренбург И. Г. Книга для взрослых // Собр. соч. Т. 3. С. 460.

В течение пяти месяцев Илью перемещали из одного участка в другой, из одной тюрьмы в другую [34] . В одной полицейской части он видел, как избивают пьяных. В другой ему не отдали переданную с воли книгу Кнута Гамсуна, популярного тогда норвежского писателя, — «Кнут» насторожило смотрителя: арестантам о телесных наказаниях читать не положено, рассудил он. Другой смотритель брал за свидание «красненькую». Илью перевели в Басманную часть, там заключенных секли. Они объявили голодовку; продолжалась она шесть дней. «Я попросил товарища плюнуть на хлеб: мне хотелось есть, и я боялся себя.» [35] Но он выдержал, и в свои семнадцать лет чувствовал себя героем. Из Басманной его перевезли в Бутырки — в тюрьму, в которой много позже, в послесталинский период, сидели «инакомыслящие», диссиденты. В своих мемуарах Эренбург вспоминает, как однажды в тюремном коридоре увидел товарища по РСДРП — Григория Сокольникова. «Мы поздоровались глазами — конспирация не позволяла большего» [36] . Две недели Илья провел в одиночной камере, по которой бегали крысы, — «среди тишины и зловония параши» [37] . Выносить одиночное заключение ему, семнадцатилетнему, было особенно тяжело, он дошел — почти дошел — до нервного срыва.

34

При царском режиме арест подростков и учащихся был вполне обычным делом. В ноябре 1907 г. в Киеве аресту подвергся двоюродный брат Эренбурга — Илья Лазаревич Эренбург. Он был на четыре года старше своего московского кузена и активный меньшевик. Сохранилось несколько его писем из тюрьмы к семье, в которых он выказывает стойкий оптимизм. Ему разрешались передачи — еда и одежда, а когда он заболел чесоткой, то его поместили в тюремную больницу, где, как он уверял родителей, было чисто и пристойно. Однако Илья Лазаревич Эренбург явно щадил свою семью, не обременяя ее сведениями об ужасах тюремной жизни. Камеры были переполнены. В них свирепствовал тиф, унесший жизни многих заключенных. Илья Лазаревич Эренбург стал свидетелем убийства своего сокамерника, когда тот читал у окна книгу и был застрелен охранником, выстрелившим в него без предупреждения. Об этом Илья Лазаревич родителям ничего не сообщал; напротив, он старался их утешить и ободрить. «Смирились ли вы с мыслью, что каждого студента в какой-то момент ждет тюрьма? — спрашивая он их в письме через месяц после ареста. — Сейчас столько народу сидит <…>, что это, можно считать, будничная вещь» (Hoover Institution Archives. В. I. Nicolaevsky Collection. Box 244, Folders 2 and 3).

35

Эренбург И. Г. Книга для взрослых // Собр. соч. Ор. cit. Т. 3. С. 464.

36

ЛГЖ. T. 1. С. 74.

37

Эренбург И. Г. Книга для взрослых // Собр. соч. Ор. cit. Т. 3. С. 464.

«Я

отвык от жизни. И какое-то тупое спокойствие мало-помалу овладевало мной. Но бывали под вечер трудные минуты: издалека доносился в камеру певучий стон пролетавшего по Драгомиловской трамвая. Мне было семнадцать лет — я повертывался к стенке и плакал, ибо было в этом звуке все: мама, дом, весенняя улица, жизнь…» [38] .

Тем не менее Илья держался. Он отказался давать показания, даже признания в подпольных связях выжать из него не смогли. Тем временем Григорий Григорьевич пытался добиться освобождения сына по медицинским показаниям, доказывая, что заключение губительно скажется на хрупком, нервном организме Ильи и поставит под угрозу его жизнь. Сам Илья тоже подал ходатайство; он аргументировал просьбу об освобождении ссылкой на то, что жизнь в тюрьме «неминуемо приводит к сумасшествию или смерти». Наконец, в июне полиция смилостивилась и изменила меру пресечения. Из тюрьмы Илью выпустили, приказав выехать из Москвы по месту рождения — в Киев, где за ним учредили гласный надзор полиции.

38

Эренбург И. Г. Лик войны. Берлин, 1923. С. 165–166.

Илья возобновил свою деятельность в большевистском подполье. Полиция это обнаружила и стала гонять его из города в город. В течение нескольких последующих месяцев Илье пришлось бежать из Киева в Полтаву, обратно в Киев, а оттуда нелегально в Москву, где даже ближайшие друзья не могли дать ему пристанища. Отчаявшись и обессилев, Илья сдался. Он явился в полицию и попросил вернуть его в тюрьму. Тут в дело вмешался отец. Он добился разрешения отправить Илью за границу для лечения, необходимого, как он утверждал, его больному туберкулезом сыну. Сам же Илья, нарушив молчание, стал давать полуоткровенные показания о своей марксистской деятельности — правда, назвать чьи-либо имена отказался. Полицию это очевидно удовлетворило, и Григорий Григорьевич внес пятьсот рублей (значительная по тем временам сумма) залога, который должен был гарантировать явку на судебное разбирательство. Однако к тому времени, когда в сентябре 1911 года оно состоялось, Илья благополучно жил в Европе и не имел ни малейшего желания предстать пред лицом царского правосудия.

Мать умоляла Илью обосноваться в Германии и закончить свое образование. Она боялась Парижа, города с дурной славой, известного распущенностью нравов и чувственными удовольствиями. Париж, считала она, развратит ее сына, как развратила мужа Москва. Но тюрьма сделала Илью еще более убежденным большевиком. Он настаивал на Париже, куда ехал, как написал в своих мемуарах пятьдесят лет спустя, «с одной целью — увидеть Ленина» [39] . Предпочесть Берлину Париж у него, надо полагать, были иные причины: он знал французский, да и несколько друзей в том же году эмигрировали во Францию. Но когда в 1960 году Эренбург писал свои мемуары, ему было важно подчеркнуть, что подростком он благоговел перед Лениным. Так это было или иначе, но 7 декабря 1908 года, за пять недель до своего совершеннолетия, проделав весь путь один, Илья прибыл в Париж.

39

ЛГЖ. T. 1. С. 90, 95. При подготовке своих мемуаров Эренбург ознакомился с документами из царских архивов; донесения из полицейских папок свидетельствовали о том, какая тщательная слежка была за ним установлена.

Глава 2

Экс-большевик

Илья не рассчитывал застревать в Европе надолго. Он полагал, что вернется в Москву худо-бедно через год, когда царская охранка уймется с преследованием студенческого движения и тем паче не станет утруждать себя возней с уехавшим за границу юнцом. В первый же свой день в Париже Илья разыскал товарищей по московскому большевистскому подполью и в тот же вечер отправился с ними на собрание. Там был Ленин и, узнав, что молодой человек только-только из России, он пригласил его к себе.

В последующие годы Эренбург писал о Ленине в тоне чуть сдержанного преклонения. «Он [Ленин — Дж. Р.] с кем-то тихо разговаривал и пил пиво. Потом он выступил. Он говорил очень спокойно, без пафоса, с легкой усмешкой <…> Меня поразил его череп <…> он заставил меня думать не об анатомии, но об архитектуре.» [40] Несколько дней спустя Илья побывал у Ленина. Ленин внимательно слушал все, что Илья рассказывал о разгроме большевистского подполья, и согласился с его рассуждениями о спорах между большевиками и меньшевиками. К тому же Илья сообщил ему адреса явок в России, куда можно было посылать партийную литературу. К удивлению новоприбывшего эмигранта, Ленин оставил его обедать. Он расспрашивал Илью о настроениях среди молодежи и ее литературных вкусах. Гость ушел покоренный ленинской душевностью. «Он не посмеялся даже над нахальным мальчишкой».

40

Эренбург И. Г. Книга для взрослых // Собр. соч. Т. 3. С. 498.

У нас нет оснований сомневаться в том, что все так и было. В Париже Ленин чувствовал себя отрезанным от России и был рад получить сведения о происходящем там из первых рук. Но когда Эренбург писал об этом эпизоде много лет спустя, ему пришлось несколько приукрасить вынесенное тогда впечатление: после того как в 1950-х годах Коммунистическая партия заклеймила культ Сталина, его место занял равно раздутый образ Ленина, чью личность и жизненный путь теперь на все лады превозносили. Эренбург вспоминал о нем с благоговением — противопоставляя Сталину, этому неописуемому чудовищу, за которым уже официально признали ряд пороков — и в человеке, и в вожде. «Владимир Ильич был в жизни простым, демократичным, участливым к товарищам…», — утверждал Эренбург. — «Такая простота доступна только большим людям; и часто, думая о Ленине, я спрашивал себя: может быть, воистину великой личности чужд, даже неприятен, культ личности?» [41] Оценивая Ленина в своих мемуарах, Эренбург, пожалуй, не кривил душой. Но то, что произошло между ними в Париже в 1909 году, было гораздо сложнее, чем писатель мог позволить себе сказать. На самом деле встречи с Лениным и другими политическими эмигрантами сильно поубавили революционный пыл Эренбурга, а к концу года побудили его порвать с большевистской партией.

41

ЛГЖ. T. 1. С. 97.