Вернуться в сказку
Шрифт:
— Вот скажи мне, Миранда, кем мне лучше стать после окончания Академии? — задумчиво произносит Константин. — Ты умная, понимаешь больше, чем кто-либо.
Она берёт его лицо в свои руки, всматривается пристально… Смотрит своими тёмными глазами… Смотрит внимательно, словно боясь что-то упустить в его душе. Она словно читала его душу, словно видела его насквозь… Миранда снова целует его в лоб и отстраняется. Она качает головой и чуть грустно улыбается.
— Не знаю… — смеётся девушка. — Мне ты только в рясе и видишься!
И Райн тоже смеётся. Священник… Он никогда не смог бы им быть. Константин не способен поверить во что-либо, если он сам этого никогда не видел. Он не умеет верить людям на
Девушка хохочет и вскакивает на ноги. Ступает босыми ступнями по траве, улыбается… От её улыбки почему-то становится куда теплее на душе. Странно, что Константин столько времени думал, что души у него уже нет. А Миранда начинает кружиться — словно в каком-то необъяснимом и странном танце…
— Знаешь что, Константин? — произносит она мечтательно. — Знаешь, чего я хочу больше всего на свете?
Райн качает головой: откуда ему знать о том, чего больше всего на свете хочется Миранде? Он за себя порой бывает не в состоянии отвечать, куда уж за других. У него нет её проницательности. Он просто старается быть наблюдательным, бесчувственным, бесстрастным, как можно более справедливым. Трефы отвечают за справедливость. Они не пики, которых тузу нужно покрывать.
— Я мечтаю, Константин, о такой глупости, что и подумать страшно! — хохочет она, кружась по поляне. — Я мечтаю о том, чтобы увидеть наяву обожжённые руки того странного человека, что постоянно мне снится…
Почему-то он вздрагивает. Почему-то сердце его наполняется какой-то горечью, злобой, обидой и… скорбью… Почему-то он видит перед собой чьи-то синие глаза, смотрящие с какой-то насмешкой, почти издёвкой. Он вспоминает чьи-то светлые волосы, чей-то задорный взгляд, букеты из маков и незабудок в чьих-то руках… И имя… Девушка из его снов называла того человека Миром. Он словно был для неё всей Вселенной. А она для него была большим.
Константин пытается вспомнить лицо того человека, но может вспомнить лишь детали. Какое-то общее впечатление, что оставлял этот самый Мир… Он помнит глубокие насмешливые синие глаза, что светлели в минуты гнева или страсти, помнит усмешку тонких губ, помнит ровный ряд зубов, выбить пару из которых Райну постоянно так хочется, помнит кровавое пятно на спине того человека. И помнит перстень. Рубиновый тяжёлый перстень на безымянном пальце левой руки.
Время обычно бежит быстро тогда, когда хочется хоть как-нибудь растянуть момент, и тянется, когда хочется «проскочить» через него… Но, если приглядеться, его можно увидеть. Как и все другие вещи. Время можно прочувствовать, его можно коснуться… Оно так же осязаемо, как и всё на свете. Оно такое же, как та шаль, что подарена Деифилии тем странным типом, такое же, как те драные сапоги, что носил Танатос. Время такое же осязаемое, как и всё остальное. Нужно просто знать, как к этому прикасаться. Не хватать всё и сразу грязными руками, а прикасаться осторожно, нежно, ласково, боясь навредить… Ни в коем случае нельзя торопиться — иначе время просто выскользнет из твоих рук, оставляя лишь противный привкус непонятного ощущения.
Запах крови висит в воздухе. Металлический, противный, тягучий… Но такой привычный… Его тоже можно ощутить — он словно течёт сквозь пальцы, обжигая и доставляя странное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Асбьёрну нравится осознавать тот факт, что на его совести уже много жизней. Он искренне не понимает, почему Деифилия и Уенделл сжимаются каждый раз, когда им об этом кто-то напоминает. Йохан бледнеет, но смотреть
Оборотень бежит. Пытается пересечь то огромное расстояние, отделяющее его от спасения. Оно, впрочем, не такое огромное, должно быть, как Асбьёрну сейчас кажется. Но даже это — не такое большое — расстояние нужно преодолеть. Нужно быть достаточно ловким, чтобы перепрыгнуть провалы, которых с каждой секундой становится всё больше и больше. Асбьёрн достаточно ловок. Он вполне способен перепрыгнуть через каждый из разломов. Поэтому его и попросили сделать это. Йохан из-за проблем со своими ногами передвигается несколько медленно. Танатос, в принципе, тоже мог достать эту штуку — вот эту, которую Асбьёрн держит в руке, несясь по разваливающемуся на глазах каменному полу. Но этот пройдоха Хейден — да, Асбьёрн будет называть этого придурка так назло, именно потому, что этому парню так не нравится — решил, что его жизнь несколько ценнее жизни оборотня. Что же… Когда-нибудь Асбьёрн припомнит это мерзкому выскочке.
Каменные плиты мелькают под ногами так быстро, что почти невозможно удержаться. Но Асбьёрн бежит. Бежит, стараясь не думать о том, что под ногами у него разверзлась целая пропасть, что сделай он хоть один неосторожный шаг — и его обезображенное мёртвое тело будет лежать где-нибудь там, внизу. Никакой эстетики, как сказал бы Оллин. Не то чтобы Асбьёрна очень беспокоила эстетика. Во всяком случае, эстетика, касающаяся его смерти. Он бы куда больше хотел жить — худо-бедно, но жить, — нежели помирать, даже если смерть его будет весьма красива. Куда лучше уродливая, безобразная жизнь, нежели красивая и — даже потрясающая — смерть.
Эта выходка могла стоить им троим жизни. Она и стоила бы, если бы Танатос вовремя не сообразил, что можно предпринять. Впрочем, вполне возможно, Деифилия, узнав об этой вылазке, прибьёт всех троих за дурость. Но… Танатос точно ей ни о чём не расскажет, даже если ему и жутко захочется похвастаться. Этот паршивец своей жизнью жутко дорожит. Йохан тоже вряд ли расскажет. Пусть ему и не понравились кое-какие действия Асбьёрна и Хейдена, из-за которых эта ситуация с ними произошла, это именно он вытащил их в этот странный склеп. Так что, в случае чего, Танатос и Асбьёрн всегда могут свалить на того большую часть вины. Танатос никогда не против на кого-нибудь что-нибудь свалить. У него всегда было достаточно косяков.
Бывший послушник Чёрного ордена порой бывает удивительно сообразителен. Ещё он нахал, подлец, жадина, себялюбив до одури и всё такое. И всё же, как бы Асбьёрн порой на него не злился, не уважать его мальчишка просто не может. Казалось бы — что такого важного было в Танатосе? Восемнадцатилетний выскочка и наглец, умеющий располагать к себе людей. Двенадцатилетний Асбьёрн никогда не понимал, что в этом паршивце все находили. Хотя… Сам же мальчишка за что-то уважал его… Танатоса можно было презирать, ненавидеть или относиться снисходительно, но какое-то странное уважение к нему проскальзывало у всех. Интересно, за какие такие заслуги. Хотя, наверное, в этой самой наглости и было дело. И в уме. Танатос всегда был необыкновенно умён, хоть и научился потрясающе это скрывать. Интересно, зачем? Так что, благодаря «чернокнижнику», как его называли за принадлежность к Чёрному ордену и любовь к чтению всяких странных историй и заметок, они втроём доберутся до «лагеря».