Вершина Столетова
Шрифт:
Тузов — неопределенных лет, темно-рыжий, точно опаленный, мужик среднего роста, с беспокойными, бегающими глазами — действительно топтался около своего стула и никак не мог решиться сесть на него. Насколько Орешина держала себя по-хозяйски смело, настолько тот — робко и неуверенно.
— И в прошлом году, — продолжала Татьяна Васильевна, — они на наш счет прокатились, когда с хлебопоставками затор получился, и в этом мы их выручали.
Андрианов по-прежнему молчал, делая неспешные затяжки.
— Теперь новое дело: те культуры, которые у них плохо идут,
— Да ведь мы бы и рады… Конечно… и вообще… — невнятно, проглатывая слова, басом вставил Тузов, — а только, если наш колхоз отстающий, а ваш передовой…
— Вот-вот, — подхватила Татьяна Васильевна. — Вы так привыкли к этому, что скоро, наверное, гордиться будете… Я безо всяких шуток, скоро кулаком в грудь бить будете: не замай нас, мы бедные, мы отстающие!
Когда шел разговор о ремонте, Илья не вмешивался, потому что не все в этом разговоре ему, человеку новому, было понятно: коренные подшипники, сроки. Сейчас, как ему казалось, речь шла о вещах более простых и понятных, и он рискнул спросить Орешину:
— А вы не пробовали по-соседски помогать?
Татьяна Васильевна с нарочитым вниманием обернулась к Гаранину, как следует разглядела его и ответила не без едкости:
— Вы, конечно, человек новый и наших дел не знаете… Разве я только-только не о помощи говорила? И так настоящими иждивенцами стали: и ссуды им даем, и все такое. Или, может быть, за них еще и в поле работать? А они только хлеб получали бы — вот здорово! Не возражал бы, Яким Силантьевич? А?
— Нет, я не про такую помощь, — попробовал было пояснить Илья. — Я про деловую. Чтобы научить их хорошо хозяйство вести. Ну… как, например, вы ведете.
Пряча довольную улыбку, Татьяна Васильевна спросила:
— А откуда ты, мил человек, знаешь, как я хозяйствую? — И прибавила уже серьезно: — Не такое простое дело этому научиться. Это не таблицу умножения заучить: дважды два — четыре, пятью пять — двадцать пять… Да и не об этом сейчас разговор, а о том, что севооборот нам поломали, кое-где хлеб по хлебу сеять придется. Жди урожая! Чтобы уродило, навозцу надо, да поболе, а у вас вон под навоз трактора не допросишься. Уже который месяц поилки на фермах установить не можете.
Андрианов перестал курить, посерьезнел и, явно заминая разговор, сказал:
— Все, что в наших силах, Татьяна Васильевна, — сделаем.
Орешина встала.
— Хоть по весне-то, ввиду такого положенья, и тракторы и бригадира посылай в Ключевское получше, понадежней.
«Вон она зачем приходила!» — подумал Илья.
— Учтем, Татьяна Васильевна, — пообещал Андрианов. — Не обидим.
Председатели ушли.
Когда дверь за ними закрылась, Илья откровенно признался:
— А зачем приходил Тузов, я так и не понял.
— Как зачем? С Орешиной… Ах, да! Ты ведь не знаешь всей подоплеки этого дела.
Андрианов посмотрел
— Видишь ли, Орешина — баба прижимистая, скупая. А соседи у них бедные — то помогать, то вообще отдуваться за них приходится. Ну, ясное дело, ей это не по нутру. И вот каждый раз, как новоберезовцы за их спину спрячутся, она, если едет в район, старается и председателя ихнего с собой привезти: пусть, мол, хоть на людях постыдится, может, лучше работать станет.
— Помогает?
— Откровенно говоря, плохо.
В кабинет вошел агроном Николай Илларионович Крутинский, закрепленный как раз за ключевским, а также, по недостатку специалистов, и новоберезовским колхозом.
Это был сухой, аккуратный старичок в старомодном пенсне в золотой оправе. Кустики бровей над пенсне, усы и острую бородку агронома лишь слегка посеребрила седина, на висках же волосы были совершенно белыми. От лба и до самого затылка шла сквозная широкая пролысина. Походка у Крутинского была мелкой, но довольно бодрой для его возраста и почти бесшумной. Илья не слышал, как он вошел в кабинет.
— Небось ругаться приходила? — поздоровавшись, спросил агроном, кивая на окно, в которое только что смотрел Андрианов.
— Ругаться.
— Ничего. Колхоз богатый, а сама она женщина с головой, вывернутся.
— И вы, как агроном, считаете правильно это? — спросил Илья.
— Простите, — подчеркнуто вежливо обернулся к нему агроном. — С кем имею честь?
— Новый секретарь партбюро, — сказал Андрианов.
— Очень приятно, — Крутинский протянул сухую узкую ладонь и, невольно покривившись от рукопожатия Ильи, проговорил: — Видите ли, формально ключевский колхоз не обязан выручать новоберезовцев. Но в результате получится та же, для вас, может, и новая, а для всех нас старая картина: новоберезовцы не справятся, и во время хлебозаготовок ключевскому же колхозу и придется за них расплачиваться…
Видимо считая такой ответ достаточным, Николай Илларионович вынул из кармана вельветовой толстовки портсигар, достал сигарету и, укрепив ее в мундштуке, закурил.
«Вот и пойми: прав старик или не прав», — подумал Илья.
От большого числа посетителей, от разговоров о самых разных вещах в голове Ильи все перемешалось. Мало-мальски узнать за день удалось разве что самого Андрианова: рассудителен, осторожен, ни в чем не любит пороть горячку. Запомнился разговор о ремонте, два председателя-соседа — вот, пожалуй, и все.
«Что ж, не будем распыляться. Попробуем закрепиться хотя бы на достигнутых рубежах…»
Назавтра, прямо с утра, Илья направился в мастерские.
Главный сборочный зал, заставленный станками и полуразобранными машинами, чем-то напомнил ему цех родного завода. Знакомым казался и этот ритмичный рабочий гул, и дымный синеватый воздух, и даже торцовый, залитый маслом пол. И, шагая узкими проходами, минуя завалы колес и поржавевших траков, Илья чувствовал себя как-то очень спокойно, уверенно, куда увереннее, чем на том злополучном собрании.