Вершины держат небо
Шрифт:
– Где же тот рай?
– Да у вас, говорит, пол ногами. Прямо в подземелье.
– Чокнутый.
– Я и говорю.
– А куда он подевался, этот пришелец?
– Исчез, – равнодушно произнес мужик.
– Давно?
– Я его уже несколько дней не вижу.
– Убили, небось.
– Наверно, здесь это дело нехитрое. Так я к чему про него вспомнил? Вот побывал мужик в раю – он его и описывает правдиво.
– В каком еще раю!?
– Ну, в женской бане, неважно. И у нас та же картина. Взять, к примеру, тебя. Вот ты не жил тут, потому там, на своей Украине, не мог представить себе,
– Расскажи.
– Нет слов, одни слезы.
– Хоть в нескольких словах.
– Прав – никаких. Закона – никакого. Любой чеченец может тебя, как собаку, пристрелить, если ему покажется, что ты на него не так посмотришь.
– Это все при Дудаеве было?
– При нем. Был у нас инженер, во дворе жил.
– Русский?
– Русский. Тихий – мухи не обидит. Помочь кому – никогда не откажет, будь ты хоть чеченец, хоть расчеченец, хоть татарин. Шел я как-то в котельную, остановились с ним на улице покалякать. То да се… Проезжал по дороге чеченец. Молодой, почти мальчишка. В папахе, с нагайкой. Гляжу – приостановился, потом подъехал тихонько к нам, остановился рядом, вроде к разговору прислушивается. Я инженеру тихонько шепчу: давай быстренько во двор зайдем, подальше от греха.
– Зачем? – говорит. – Мы закон не нарушаем, ничего плохого не делаем. И смеется сам, заливается, как ребенок. Смех его и сгубил.
– Это как?
– А вот слушай. Смотрю, всадник прислушивается к нему, прислушивается, потом поднимает ружье и стреляет в инженера. Прямо в сердце. Тот падает и испускает дух. Чеченец спешивается. Я – к нему, душа не выдержала:
– Ты за что, говорю, ирод, человека сгубил?
– А тот?
– Тот – по-русски ни бельмеса, только пальцем себе в рот показывает. Ничего не понимаю.
– Что за притча? – спросил разведчик.
– Я опускаюсь на колени подле инженера, хлопочу, пытаюсь сделать искусственное дыхание – думаю, может он жив еще.
– А был еще кто-нибудь на улице?
– Всех как ветром сдуло, только мы и остались… Ну, вожусь я возле упавшего, а чеченец отталкивает меня ногой, как собаку приблудную, скалится, показывает знаками – мол, хана твоему дружку, я бью наповал.
– Дальше.
– А дальше – раскрывает убитому рот, берет булыжник и вышибает ему передний зуб, который в золотой коронке. Он, оказывается, ее заприметил, когда инженер смеялся, и, как говорится, глаз на нее положил. Я, увидев такое дело, честно скажу, рассвирепел – тогда русские еще не совсем привыкли, что здесь, в Чечне, они люди второго сорта. И так, и сяк раскатываю его на все корки, а этот мальчишка, не говоря худого слова, схватил нагайку – и ну меня полосовать! Нагаечка-то у него не простая оказалась – со свинчаткой зашитой. Так мне досталось – насилу до своего подвала в котельной добежал.
– И пристрелить мог.
– Запросто. Просто добрый попался. Но все это – так, деталька. Нам нами издевались на каждом шагу, за людей не считали. Все тебе рассказывать – целого дня не хватит.
– Но, может, Дудаев тут не при сем.
– Еще как причем! Все делалось по его приказу, это я точно знаю. Вот, гляди. Видишь – это площадь Минутка.
– Вижу.
– Вон, на той стороне – одноэтажная
– А что на ней было?
– «Русский магазин».
– Вон как. У вас отдельные магазины были?
– Ну да, как для индейцев в резервациях. По приказу нашего первого президента в них свозилось самое гнилое и негодное для еды: хлеб заплесневелый, крупа с червями, если консервы какие просроченные солдатские – то обязательно вздутые от того, что пришли в негодность.
– А в другие магазины можно было ходить?
– Ни боже мой. Выгонят и тумаков на дорогу надают – это, как говорится, в лучшем случае.
– А в худшем?
– Сам понимаешь… Ну, я уж не говорю о таких мелочах, как пенсии, зарплата, пособия всякие – их годами не платили, да и не платят. Так что, брат, поворачивай-ка оглобли, пока не поздно. Ничего здесь не заработаешь, только башку дурную потеряешь. Если бы ты снайпером был – еще куда ни шло. Тогда бы выдали тебе пару колготок, как твоим землячкам, и – вперед, во славу чеченского оружия.
– Ну, а неужто сами-то чеченцы как сыр в масле катались?
– Нет, конечно. Простому человеку хоть так, хоть сяк хреново. Но ты возьми в рассуждение, что чеченцы живут кланами, семьями такими большими. Он, скажем, живет в Грозном, а две сотни человек родни – в аулах, в горах. Вот они и подбрасывают из села то мучицы, то барашка, то еще чего. Все-таки помощь, легче выживать. Даже, бывает, чистую воду в бурдюках с гор привозят, ключевую. А русские здесь иначе живут, у них на стороне родни нет. Потому-то они и обречены на вымирание.
– А может им помочь федеральная армия?
– Ну, как она может нам помочь, милый человек? – пожал плечами мужик. – Не имеешь ты отношения к армии, потому и задаешь такой вопрос. Вот заняли войска Грозный, допустим. А у нас нет ни газа, ни воды, ни дров, чтобы буржуйку протопить. Живем, как пещерные люди.
– Все это можно наладить.
– А назавтра чеченцы взорвут. И если я, к примеру, раздобуду где-нибудь килограмм картошки, мне все равно не на чем будет ее сварить.
– А мне говорили, электричество у вас скоро наладят.
– Брешут, Плюнь тому в рожу, кто это сказал. Я, например, уже забыл, как она выглядит, электрическая лампочка.
По базару проехал чеченец; худая лошаденка тащила тележку с бочонком:
– Эй, кому вода! – надрывался он во все горло. – Чистая, ключевая, горная, из родников целебных.
Его вопли не возымели действия – желающих купить целебную воду не нашлось. Продавца это, однако, не смутило. Он повернул в обратную сторону и продолжал выкрикивать свой текст, несколько, правда, видоизменив его:
– Налетай, хозяйки! Налетай, молодайки! Не жалей окаянных, не жалей деревянных!
– Неужто из гор вода? – удивился Петрашевский.
– Из ближайшей колонки, которую инспекция давно велела закрыть. А то и вовсе из канавы соседней. Кто его, чертяку, проверит?
Плавное течение разговора, подогреваемое сильно разбавленным ростовским бутылочным пивом, было прервано неожиданным происшествием. Издалека послышался быстро нарастающий грохот, и к небольшому базару лихо подкатили несколько российских бронетранспортеров пятнистого маскировочного окраса.