Вершители Эпох
Шрифт:
— Эй… ты можешь мне доверять, — парень снова неприятно улыбнулся, облокотился об стол и уставился прямо в глаза.
Дело было именно в том, что Фабула не мог ему доверять. Он вряд ли мог доверять вообще кому-нибудь, даже себе, после всего, что с ним в последнее время происходит. Кто-то говорил: «Легко достигнутое согласие не заслуживает доверия», и был прав, потому что в жизни опального политика большинство моментов оказывались именно согласием. Доказать ничего никогда не удавалось, да и кому доказывать, и самое главное — ради чего: общественного мнения, репутации, зарплаты или места под солнцем? Он уверял себя, что до такого честные люди не опустятся, и он не опускался. Фабула поднялся, упершись в подлокотник, и сунул вещи, лежавшие на столе, обратно в карман.
— Прости, я…
Договорить он не успел. Воспоминания вдруг с силой пробились сквозь барьер, захлестнув сознание волной чего-то невероятно страшного и мерзкого. Голова как будто раскололась
И сидел прямо здесь, в полуметре, уставившись на него до невозможности живым взглядом. Фабула не оборачиваясь рванул в уборную, подальше от призрака убитого и включил кран. Из глаз, носа, ушей шла кровь, заливала рот, шею, позолоченный ворот куртки, и, казалось, она не остановится. Он намыливал и стирал ладонями лицо, даже не прикрывая глаз, стараясь смыть не то кровь, не то засевший в памяти ненавистный образ. Он тянул его из головы, как вытаскивают занозу, но всаживал ещё глубже и глубже; это тело в серой униформе, ничком лежащее на промёрзлой, истоптанной, исковерканный войной земле, было опухолью, разрастающейся в его нервах и застывающее там навсегда. К нему подбежала незнакомая женщина, положив руку на плечо, спросила, нужна ли скорая. Фабула в ответ резко оттолкнул её, так что она чуть не упала, едва успев схватиться за дверную ручку. Еле переставляя ослабевшие до изнеможения ноги, он, ковыляя, пошёл обратно к столу, привлекая всё больше и больше любопытных зеленоватых взглядов. Черные пятна окруживших его людей в его глазах сливались с белыми бликами оконного света: цвета переплетались, создавая галлюцинации и жгучую боль каленого железа в испорченном мозгу. Фабула больше не видел ничего кроме тумана, цвета слились в один — серый — потом он потерял равновесие и рухнул на пол, разбив на сотни мелких частей остатки своей воли и самообладания.
Фабула очнулся, когда было уже темно. Он лежал на боку у стены, видимо, потому что все приняли его обморок за приступ эпилепсии. Рядом валялась какая-то палка, пытались вставить в зубы. Над ним склонились посетители, кто-то суетился, трое женщин, прислушиваясь к одному телефону, вызывали скорую. Фабула с трудом приподнялся на локтях, превозмогая мигрень и слабость в конечностях, осмотрелся, но парня не было ни рядом с ним, ни за столиком. Потрогал нос — кто-то вытер кровь, по-видимому, влажной салфеткой с мятой: от этого запаха теперь становилось трудно дышать. В карманах кошелек и вещи были на месте. Резко сел — в глазах потемнело, потом картинка постепенно восстановилась, его поддержали за руки, помогли встать, в то же время попеременно спрашивая, больно ли ему, на что Фабула отнекивался с завидным упорством, хотя было видно, что состояние, мягко говоря, не очень. Наконец оторвавшись от испуганных помощников, он заковылял к двери и, упершись в неё обеими руками, вывалился на улицу, где медленно, шаркая и прихрамывая, направился в ближайший переулок, подальше от гудящих сирен, которые протяжно и надоедливо выли уже совсем недалеко. Сейчас Фабуле не были нужны ни доктора, пихающие свои таблетки направо и налево, ни сочувствующие, ни тот парень со шрамом, несмотря на то, что видение его волновало больше всего. Отойдя на безопасное расстояние, он молча уселся на ещё сырую от недавнего дождя землю, прислонившись к стенке, и просто закрыл лицо руками. Его съедала такая тягучая пустота внутри, как будто что-то в его душе исчезло, растворилось, и как ни пытайся вернуть, скомкать и запихнуть это обратно, не получится. Теперь Фабула ждал.
Жизнь — такая сложная и одновременно простая штука, подумал он. Сейчас, наверное, размышления оставались его единственным выходом из сложившейся ситуации, нет, скорее даже не выходом, а способом убить время. А с другой стороны, какая разница, если он только что видел мёртвого человека, сидящего перед ним за столом и сказавшего «Ты можешь мне доверять»! А ведь, чёрт возьми, только вчера он… Это слово как-то резко ударило
С ещё посеревшего неба снова заморосил дождь. Обычно осени тёплые, но в этом городе бесконечные, где-то далеко окутанные туманом улицы и проспекты продувались ветром насквозь, отчего даже в тёплую куртку пробирался необычно зимний холод. Люди, пытаясь спрятать руки и голову, плотнее укутывались в куртки и шарфы, становясь больше похожими на округлые комья ваты, чем на живых существ. Фабула, избавившись от нездорового выражения лица, напустил на себя обычный скучный вид и вяло зашагал к центру. Над головой свисали безвкусные, корявые балконы, неумело собранные из материалов вроде фанеры и шифера, соединённые вереницами стрекочущих проводов и бельевыми верёвками.
Лабиринт сам вывел его к мосту. Фабула неосознанно шёл на шум воды, заглушающей все остальные звуки, оказавшимися на её фоне просто ненужными. Под мостом, через системы преград и искусственных каналов далеко внизу, в туманной дымке, взлетали и падали рокочущие потоки. На фоне дамбы и водопада мост, и он сам, стоящий на нём, показались Фабуле ужасно хрупкими, как будто любое движение реки могло стереть саму память о них. Теперь Фабула никак не мог отделаться от ощущения, что всё это время он шёл только сюда. Водопад внушал благоговейный трепет даже его искорёженной душе, он восхищался им, как ребёнок, впервые увидевший летний дождь или почувствовавший объятия матери, означающие «тебя любят», он вникал в его суть, дышал его воздухом, стараясь максимально почувствовать что-то недоступное, что-то запретное, манящее, будто сейчас он был «один», а весь остальной мир «вместе».
На другой стороне, наполовину скрытой ещё не исчезнувшим туманом, послышались выстрелы. Фабула словно только этого и ждал. Ноги сами понесли его вперёд, а пистолет плавно выскользнул из спрятанной в складках плаща кобуры прямо в жёсткую руку. Резко перещёлкнул затвор и он перешёл на лёгкий бег. Недалеко уже слышались голоса — все мужские, но не грубые, скорее немного незрелые. Фабула позволил себе полностью сосредоточиться на своих реакциях и не думать. Из дымки наконец показались четверо фигур, трое из них зажали четвёртого в угол, в отрывках речи слышались оскорбления и угрозы. Метрах в пяти, дальше от края, лежал мёртвый человек в синей форме — полицейский — с двумя отверстиями от пуль. Дальше Фабула больше не мог себя контролировать — пистолет резко вскинулся вверх и сделал три точных выстрела, один за другим, оборвав жизнь троих людей и спасая бедолагу на краю моста, который сразу рванул наутёк, заплетаясь в подкосившихся ногах. Фабула ничего не чувствовал. Казалось, от первого убийства, а тем более от трёх должно стать плохо, вывернуть, можно хотя бы заплакать, но в его глазах читалось хладнокровие, будто он совершал такое десятки, сотни, тысячи раз, и каждый из них был таким.
Фабула стоял и незряче смотрел на три трупа, валяющиеся перед ним. Наверное, прошло не меньше получаса, прежде чем с другой части моста набежала толпа, вооружённая автоматами. Они что-то громко кричали, даже использовали рупор, но он не слышал их и не собирался слушать. Фигурки в синем суетились, прятались за что-то, направляли на него оружие. Над головой просвистели пули, а в руку воткнулось что-то жесткое и неудобное. Фабула не чувствовал боли, и это пугало его больше всего остального, всё тело стало похоже на пенопластовую фигурку. В голове прозвучал беззвучный приказ — умирать, но что-то его так долго держало: скорее всего мысли, которые он не хотел от себя отпускать. Не было никого, кто мог это заметить, но его глаза — единственное, над чем он сохранил контроль — в них читался страх, страх потерять себя окончательно и так и остаться послушным исполнителем голоса в голове.
Рука с пистолетом сама вскинулась к виску, но мышцы отказывались спускать курок. Вместо этого Фабула медленно направился в сторону полицейских, направив ствол на ближайшего из них. В грудь вонзились ещё пара пуль. Тело мгновенно отреагировало на агрессию, и первый нападавший свалился на мостовую с дырой в виске. Фабула по очереди выпускал патроны, 10…11…12… он не слышал звука пуль, как в замедленной съёмке входящих и вылетающих из его тела, изрешечённого из автоматов уже через пару секунд. Ещё двое с глухим стуком свалились замертво, а патронов в обойме уже не осталось. Из десяток ран на груди шла свежая, багровая кровь. Колени подкосились и он осел на землю. Умирать совсем не хотелось, отчасти от того, что он наконец-то не выполнил приказ, но жизнь больше не теплилась в теле, а взгляд накрыло мутной дымкой. Стрельба прекратилась.