Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

Стивенсон Нил Таун

— Очень точное описание. Естественно, речь составляю не я. Где видано, чтобы монарх сам писал себе тексты?

— А кто пишет речь?

— Парламент. У нас в Нидерландах он называется Генеральными штатами.

— А кому зачитываете?

— Генеральным штатам.

— Выходит, вас можно просто выключить из цепочки и сэкономить ваши силы?

— Это имеет символическое значение. И потом, у меня остаются разные выражения лица.

— Точно. На этом месте я и понял, что ничего не понимаю.

— Еще я могу делать паузы. Повышать или понижать голос.

Принимать разные позы. Говорить быстрее или медленнее. И когда я так делаю, все думают, что в этом, возможно, выражается отношение или приоритеты нидерландского народа.

— Должно быть, у вас это отлично получается!

— Вы очень добры ко мне, Руфус. А почему вы так решили?

Руфус вдруг ощутил, что у него горит лицо. Кажется, он ступает на опасную почву.

— Да нет, я… я ничего такого не имел в виду. Просто… когда вы выражаете какие-то чувства, у вас выходит… очень красиво. И тепло.

Саския покраснела.

Надо было срочно выходить из неловкой ситуации — и Руфусу пришло в голову, что можно перевести ее в шутку, заговорив о ком-то другом:

— А вот у старины Сильвестра Лина такое бы вряд ли вышло!

Она улыбнулась и покачала головой.

— Нет, речь-то он произнесет, но о том, что он при этом чувствует, нипочем не догадаешься!

Саския кивнула, все еще улыбаясь, и отвела взгляд. Кажется, она думала о чем-то своем.

— И вы говорите, — продолжал Руфус, — что этим можете влиять на события в стране?

— Так говорят, — ответила Саския. — Да, кстати, раз уж зашла об этом речь…

— Что?

— Хочу выразить свои чувства.

— Э-э…

— С первой минуты, когда мы встретились в Уэйко и вы храбро бросились наперерез опасности, чтобы помочь Леннерту, я восхищаюсь вами, Рэд, и глубоко вам благодарна. Когда вы помогли нам выбраться с аэродрома и добраться до Хьюстона по реке, эти чувства усилились и стали глубже. Но дальше программа, подготовленная Т. Р., развела нас в разные стороны, и я так и не успела выразить вам благодарность — и восхищение вами, Рэд, всем, что в вас так привлекательно. Теперь вдруг оказывается, что мне завтра уезжать. В Северном море бушует шторм, и вылететь придется рано утром, чтобы успеть приземлиться до закрытия аэропорта. Боюсь, немало времени пройдет, прежде чем наши пути пересекутся снова. И я не хочу упускать эту возможность.

— Возможность?

Она подняла брови и пожала плечами, как бы говоря: «Кто знает?»

— Возможность чего?

— Ну… — неторопливо ответила королева, с таким видом, словно обдумывает важную фразу из своего ежегодного послания к Генеральным штатам: каким тоном, с каким выражением ее произнести, чтобы миллионы голландцев ощутили то же, что и она. — Минет я тоже не исключаю, но вообще-то надеюсь стянуть с тебя штаны!

Руфус ждал, что ему вручат медаль или благодарственное письмо — но минет… такое ему и в голову не приходило! На миг в глазах потемнело и сердце заколотилось в груди, словно он снова стоял на взлетной полосе в Уэйко и разряжал в Пятачка свой калашников.

Жаль, что он не потратил лишнюю минуту и не надел трусы: член его затвердел и болезненно терся о грубые армейские швы.

— А что не так с моими штанами? — спросил он, просто чтобы выиграть время.

— О, все так. Очень практичные. Просто сейчас мешают.

— Ну… насчет первого, что вы… что ты… предложила… мне кажется, это неправильно. При твоем положении… В общем, мне будет стыдно.

— Так ведь и я не настаиваю. — Тут у Саскии зажужжал телефон, и она бросила взгляд на экран. — Моя дочь, — объяснила она, — жаждет услышать, как продвигается наше общение.

— Хочет знать, о чем мы сейчас разговариваем?

— Беспокоится о моей личной жизни в целом. Ее тревожит мое одиночество, она спрашивает себя, не ждет ли и ее в будущем нечто подобное.

Тут Саския нахмурилась, сообразив, что допустила бестактность. Руфус тоже одинок, но у него нет дочери, которая беспокоилась бы о нем. Только случайные звонки от Мэри Боски.

— А как насчет того парня, Майкла?

— Ты имеешь в виду Микьеля?

— Ну да. Я видел, ты выясняла, кто он и откуда.

— И что же? Я заставила тебя ревновать? — спросила она с надеждой.

— Что ты, о таком я и думать боялся! Знаешь, здесь, на Юге, и особенно в Техасе, цветной мужчина с белой женщиной…

— Знаю.

— Самые зверские суды Линча случались прямо там, в Уэйко.

— Прости, что напомнила тебе об этом. Ты спросил о Микьеле. Не буду скрывать, он привлекателен. Мужчина именно того типа, какого ждут от меня таблоиды. Будь здесь журналисты — они бы нас, наверное, уже поженили. Но этой связи, — и она указала на Руфуса, потом на себя и снова на него, описывая жестом какую-то невидимую нить, — у меня с ним нет.

— Ты о том, что случилось на взлетной полосе?

— Отчасти. Но… Мы оба потеряли тех, кого любили, и с тех пор идем по жизни в одиночку. Прежде всего я об этом.

Телефон зажужжал снова и, театрально вздохнув, Саския нажала кнопку, выключающую звук, и перевернула его экраном вниз.

Руфус наклонился вперед, поставив локти на колени — в такой позе штаны меньше жали и терли в паху.

— Знаешь, — сказал он, — у меня давно никого не было. Очень давно. Вдруг я все забыл?

— Не беда, погуглим.

— Думаешь, в «Гугл» даже такое можно ввести?

Оба рассмеялись.

— Я тоже этого хочу, — сказал он. — Даже очень. Просто мне и в голову не приходило, что…

Он вдруг обратил внимание на стул, на котором сидел, — старинный деревянный стул, узкий, с подлокотниками и прямой жесткой спинкой. Неудобный. Встал и опустился на ковер, прислонившись спиной к стене.

— Так-то лучше! И места больше, и вообще посвободнее. Не хочешь присоединиться?

Саския покосилась на дверь (заперта), на окно (штора задернута) — и села на пол с ним рядом, совсем вплотную. Положила голову ему на плечо. Это оказалось так здорово, что на несколько секунд Руфус застыл, как статуя, — и не сразу сообразил, что можно ее обнять.