Весь Роберт Хайнлайн в одном томе
Шрифт:
— Вы закончили? — спросил он Мэмми.
— Да.
— Сейчас будут выслушаны другие свидетели. Клиффорд Рассел!
Я дернулся так, как будто тот бакалейщик застукал меня в момент, когда я залез в ящик с конфетами. Голос продолжал:
— …Слушайте внимательно.
И вдруг послышался другой голос. Мой собственный. Это звучали записи, начитанные мною, когда я выздоравливал на Веге.
Но прокручивали не всю запись, а только ту ее часть, которая касалась червелицых. Да и то не полностью, излагались лишь факты, а мое мнение о них было опущено.
Мой рассказ начинался с того, как на пастбище позади нашего дома приземлились корабли, а кончался
Запись кончилась и голос «янки бакалейщика» спросил:
— Это ваши слова?
— Да.
— Рассказ верен?
— Да, но…
— Верен или нет?
— Да.
— Он закончен?
Я хотел возразить в ответ, сказать, что он, безусловно, не полон, но я уже начал понимать систему.
— Да.
— Патриция Уайнант Рейсфелд…
Рассказ Крошки начинался с более раннего момента и описывал все те дни, которые она провела в плену у червелицых до моего появления. Однако ее рассказ длился не дольше, чем мой, потому что Крошка, хотя и наблюдательна и обладает хорошей памятью, но переполнена различными оценками и мнениями не меньше, чем фактами. А оценки и мнения здесь вырезались.
Когда Крошка подтвердила, что ее свидетельство изложено верно и полностью, бесстрастный голос констатировал:
— Все свидетели заслушаны, все известные факты обобщены. Слово предоставляется трем подсудимым.
Насколько я понял, червелицые избрали одного из этой троицы своим представителем, возможно, даже «нашего» червелицего, если он был жив и его поймали. В английском переводе их речь лилась без того гортанного акцента, который я услышал впервые на борту их корабля, и тем не менее было ясно, что говорят именно червелицые. В ней звучала страшная, пробирающая до костей ненависть, полностью характеризующая глубоко порочных и в то же время высокоразумных существ. Она чувствовалась в каждом слоге так же ощутимо, как прямой удар в зубы.
Их оратор находился достаточно далеко от меня и не мог парализовать мою волю своим видом, поэтому после первого приступа страха, скрутившего мне живот при звуках этого голоса, я пришел в себя и начал слушать более или менее рассудительно. Начал он с полного отрицания какой-либо юрисдикции этого суда над его планетой. Он нес ответственность лишь перед своей матерью-королевой, а она — лишь перед своей повелительницей, во всяком случае, так это звучало в английском переводе.
Для защиты, как он считал, вполне достаточно было одного этого исчерпывающего аргумента. Тем не менее, если конфедерация «Трех Галактик» действительно существует, — в чем он сильно сомневался, потому что никаких доказательств не получил, если не считать его незаконного задержания этим стадом наглых существ, ломающих комедию суда, — так вот, если она и существует, у нее все равно нет никаких прав над единственным народом: во-первых, потому что конфедерация не распространяется на ту часть Вселенной, где лежит его планета; во-вторых, потому, что если бы даже и распространялась, то единственный народ никогда не присоединился бы к ней и, следовательно, ее законы на него не распространяются; в-третьих, мало вероятно, чтобы их повелительница согласилась иметь что-либо общее с так называемыми «Галактиками», потому что люди не имеют никаких дел с животными.
Разумеется, и этот аргумент он считал вполне исчерпывающим. Но даже если,
Вот здесь ему и следовало бы остановиться. Все его аргументы звучали вполне приемлемо, особенно последний. Я привык думать о роде человеческом как о венце творения, но многое теперь изменилось в моем восприятии, и я совсем не был уверен, что этот суд сочтет людей и червелицых равными. Конечно же, червелицые во многом опередили нас Да и мы, расчищая джунгли, разве обращаем внимание на то, что обезьяны поселились там раньше нас.
Но червелицый объяснил, что привел эти доводы лишь в порядке интеллектуальных упражнений, чтобы показать, насколько глупо выглядит этот суд с точки зрения любых законов, с любой, какой бы то ни было точки зрения. А теперь он действительно перейдет к защите.
Но вместо защиты он перешел к нападению, каждое его злобное слово падало, как удар молота. Да как они посмели? Да они мыши, которые собрались кота хоронить, — так уж смешно звучало это в английском переводе. Они — животные, годные лишь в пищу; просто нечисть, которую придется истребить. Их преступления никогда не будут забыты, с ними не будет никаких переговоров, и никакие мольбы о прощении им не помогут. Единственный народ уничтожит их всех до одного!
Я осмотрелся по сторонам, чтобы увидеть реакцию суда. По стенам этого почти пустого треугольного зала расположились сотни существ, некоторые из них совсем недалеко от нас. До сих пор мое внимание было так занято процессом, что я почти не смотрел на них. А теперь стал рассматривать, потому что остро почувствовал необходимость хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, вызванных атакой червелицего.
Существа там были самые разнообразные, и среди них вряд ли нашлись хотя бы два друг на друга похожих. Футах в двадцати от меня стоял инопланетянин, очень похожий на червелицего и такой же страшный, но почему-то ужасная внешность не вызывала отвращения. Попадались и гуманоиды, но они были в явном меньшинстве. Затем я увидел одну очень симпатичную девчонку, выглядевшую вполне по-человечески, если не считать разноцветной раскраски кожи и весьма ограниченного количества одежды на теле. Она была такая хорошенькая, что я мог поклясться, что ее разноцветная кожа объяснялась всего лишь косметикой, но был бы, по всей вероятности, не прав. Интересно, подумал я, на каком языке слушает эти угрозы она? Уж точно не по-английски.
Почувствовав мой взгляд, она обернулась и холодно осмотрела меня с головы до ног, как я рассматривал бы шимпанзе в клетке. Похоже, что взаимной симпатии между нами не возникло.
Кого только здесь не было! А по левой стене неизвестные мне существа выглядывали из аквариумов. Не было никакой возможности определить, как они воспринимают тирады червелицего. Радужная девушка держалась спокойно, но что можно сказать о поведении моржа со щупальцами осьминога? Если он дергается — это признак гнева или просто чесотка?