Весь Роберт Хайнлайн в одном томе
Шрифт:
— Ваши решения принимаются единогласно? — спросил я немедленно. Мне показалось, что я нашел лазейку, мне редко удавалось поссорить мать с отцом, но все же в детстве случалось ухитряться внести в стан родителей сумятицу, заставляя их реагировать на одни и те же вещи по-разному.
— Решения всегда единогласны. Ведь легче воспринимать меня как единое целое, одну личность, — голос обращался и ко всем присутствующим. — Пробы взяты согласно установленной практике. Современная проба двойная: проба промежуточного периода, используемая для проверки точности кривой, представляет собой одиночный экземпляр,
— Почему проверка кривой ведется на столь короткой дистанции? — спросил сам себя голос. — Почему не взято расстояние, по крайней мере в дюжину раз большее?
— Потому что жизнь поколений этих организмов слишком невелика, а также наблюдаются быстрые мутации.
Похоже, что объяснение сочли удовлетворительным, поскольку голос продолжал:
— Самый юный образец начинает давать показания первым.
Я решил, что он имеет в виду Крошку, и она подумала то же самое, потому что вся напряглась. Но голос пролаял что-то, и пещерный человек задрожал. Он ничего не ответил, только сильнее скрючился.
Голос пролаял еще что-то опять. Потом сказал сам себе:
— Я кое-что установил.
— Что именно?
— Это существо не является предком остальных трех.
В голосе машины почти что прорвались эмоции, как будто наш хмурый «бакалейщик» обнаружил соль в жестянке с сахаром.
— Проба была взята правильно. И тем не менее, — ответил он сам себе, — это неверный образец. Придется пересмотреть все относящиеся к делу данные.
На долгие пять секунд стало тихо. Затем голос заговорил снова:
— Это существо не является предком остальных образцов, оно всего лишь побочная линия. У него нет будущего. Оно будет немедленно возвращено в то время-пространство, откуда было взято.
В ту же секунду неандертальца уволокли. Я следил с тоской за его исчезновением. Сначала я испугался его, потом — презирал и стыдился. Он был труслив, грязен и дурно пах. Любая собака цивилизованней его. Но за последние пять минут я стал смотреть на него другими глазами: какой-никакой, а человек! Скорее всего, он не был моим далеким предком, но в нынешнем положении я вовсе был не намерен отказываться и от самого захудалого сородича.
Голос спорил сам с собой, решая, может ли процесс продолжаться, и в конце концов принял решение:
— Рассмотрение будет продолжено. В случае нехватки фактов для принятия решения будет взята другая дистанционная проба нужной линии. Иунио!
Римлянин поднял свой дротик еще выше:
— Кто сказал «Иунио»?
— Выходите давать показания.
Как я и опасался, Иунио объяснил голосу, куда ему следует идти и чем заняться. И не было никакой возможности защитить Крошку от его языка: английский перевод изложил нам все в полном объеме, да сейчас уже и не имело значения, удастся уберечь Крошку от «неприличных» речей или нет.
Голос продолжал так же невозмутимо:
— Является ли это вашими показаниями?
Тут же послышался еще один голос, в котором я узнал римлянина, отвечающего на вопросы, описывающего
— Колдовство! Ведьмы! — завопил легионер и стал делать рога пальцами, отпугивая колдуний. Трансляция прекратилась.
— Голоса совпадают, — сухо объяснила машина. — Запись приобщена к материалам дела.
Но машина не прекращала допрашивать Иунио, требуя подробностей: кто он, как оказался в Британии, чем там занимался, почему считает необходимым служить цезарю. Иунио коротко на все отвечал, потом разозлился и перестал говорить, издав боевой клич, эхом прокатившийся по гигантскому залу. Он отпрянул назад и что было силы метнул дротик. До стены тот не долетел, но олимпийский рекорд был наверняка побит. Я вдруг понял, что кричу «ура!».
Дротик еще не успел упасть на пол, как Иунио обнажил меч, взметнул его в гладиаторском салюте и, выкрикнув «Слава цезарю!», взял на караул. Как он поносил их всех! Он доходчиво объяснил, что думает о тварях, которые не то что не римские граждане, но даже не варвары!
Да, сказал я себе, матч, кажется, подходит к концу. Все! Крышка тебе, человечество.
Иунио вопил без остановки, призывая на помощь своих богов, грозя расправой, придумывая все более и более ее изощренные способы, подробно расписывал, что с ними со всеми сотворит цезарь. Я надеялся, что в переводе Крошка не поймет и половины, хотя надежды мои вряд ли были обоснованы; она вообще более догадлива, чем следовало бы. Но я почувствовал, что начинаю гордиться легионером.
В тирадах червелицего звучала ненависть, но ее не было в речах Иунио. Под ломаной грамматикой, смачными ругательствами и грубой натурой старого сержанта — отвага, смелость и человеческое достоинство. Может, он и был старым негодяем, но негодяем, близким моей душе. Кончил он вызовом: требовал, чтобы они выходили на бой против него; пусть выходят поодиночке или выстроятся «черепахой», он согласен драться один против всех.
— Я сложу из вас погребальный костер! Выпущу из вас кишки! Я покажу, как умирает римский солдат у могилы, заваленной трупами врагов цезаря!
Он остановился, чтобы перевести дыхание. Я снова заорал «браво», а Крошка подхватила мой крик. Иунио взглянул на нас через плечо и усмехнулся.
— Перерезай им глотки, когда я начну сбивать их с ног, парень! Сейчас поработаем!
— Вернуть его обратно во время-пространство, откуда он был взят, — произнес холодный голос.
Иунио встрепенулся, громко призывая Марса и Юпитера, когда его потянули за собой невидимые руки. Меч его упал на пол, но тут же взлетел вверх и сам вошел в ножны.
Иунио молнией пронесся мимо меня. Сложив руки рупором, я крикнул ему вдогонку:
— Прощай, Иунио!
— Прощай, мальчик! — ответил он, пытаясь вырваться. — Трусы, трусы! Ни на что не способны, кроме грязного колдовства!
Иунио исчез.
— Клиффорд Рассел.
— Я здесь.
Крошка сжала мою руку.
— Ваш ли это голос?
— Погодите, — сказал я.
— Говорите!
Я перевел дыхание. Крошка прижалась ко мне и зашептала в ухо:
— Не волнуйся, Кип. Они ведь всерьез.