Веселая вдовушка
Шрифт:
— Бедная, бедная миледи, — приговаривала служанка, обнимая хозяйку за плечи и прижимая её к своей могучей груди. — Но ничего, драгоценная моя леди Элизабет, — все самое худшее позади. И не забывайте — теперь Гвиннет с вами. Уж она-то не даст вас в обиду. — Гвиннет разговаривала с ней, как с маленькой девочкой.
— Ах, Гвиннет, ты ничего не понимаешь. — Элизабет положила голову на пухлое плечо служанки, едва сдерживаясь, чтобы снова не разрыдаться. — Кажется, в моей жизни больше не будет ничего хорошего…
День
— Поговорите с ним, миледи. Печаль разделённая — это уже половина печали. Вы можете и должны помочь друг другу.
Гвиннет взялась за ручку двери, но Элизабет жестом остановила её:
— Подожди.
Служанка кивнула, и без слов понимая, что Элизабет должна побыть с мужем наедине.
— Пойду-ка я разузнаю, как чувствует себя леди Хоуп, — пробормотала Гвиннет и поспешно удалилась.
Элизабет тихонько постучала — раз, другой. Наконец дверь распахнулась.
— Одну минуту, миледи…
На пороге стоял Уинтон. Последние события изрядно состарили преданного слугу. К изумлению Элизабет, в комнате было прибрано, а кровать Гэррэта оказалась пуста.
— А… где все?
— Больных вернули в их комнаты, миледи. — Уинтон закрыл за Элизабет дверь. — Когда у них прекратилась лихорадка, лорд Рейвенволд решил, что они больше не заразны. За последние три дня больше никто не заболел.
Лорд Рейвенволд… Новый титул Гэррэта. Это имя и титул совершенно ему не подходили. Гэррэт светел, а покойного графа Рейвенволда окружал мрак.
— А где мой муж?
Голос Гэррэта донёсся от камина. Виконт сидел в кресле с высокой спинкой, поэтому Элизабет его и не заметила.
— Я здесь. — Гэррэт встал, но так и не повернулся к ней. — Оставь нас, Уинтон.
Элизабет хотела подбежать к мужу, обнять его, утешить — но не посмела. Вместо этого она прошла к камину и уселась в кресло у окна, чтобы видеть лицо Гэррэта.
Один миг только это лицо было искажено непомерным горем — и вот уже превратилось в непроницаемую маску. Гэррэт встал у окна, глядя на дворик перед родовой часовней Крейтонов.
— Разумно ли было тебе так рано подниматься с постели? — спросила Элизабет, только чтобы нарушить тягостное молчание.
— Нужно подготовиться к похоронам, — тусклым голосом произнёс Гэррэт, будто не слыша её. — Этим собиралась заняться матушка, но она едва держалась на ногах, и я велел служанкам отвести её в спальню. — Гэррэт помолчал. — Кто-то же должен взять приготовления на себя? На это у меня сил хватит.
— Хватит?! — воскликнула Элизабет. — Да ты же едва выздоровел! Удивляюсь, что ты вообще держишься на ногах!
Гэррэт скользнул по ней взглядом.
— Я чувствую себя хорошо.
Что за тайная сила придаёт ему стойкости? У неё, Элизабет, сил не осталось вовсе.
Гэррэт
— Ради спокойствия матушки нам с тобой придётся пойти на похороны вместе. — Это была не просьба, а бесстрастное утверждение.
И тогда Элизабет поняла: свет, который Гэррэт излучал прежде, совершенно иссяк. Теперь титул графа Рейвенволда подходил ему как нельзя лучше.
21.
Теперь Элизабет проводила долгие часы в полном одиночестве — разумеется, если не считать Гвиннет. Дни сменяли друг друга, все такие же печальные и тоскливые, а в Чествике ничего не менялось. Настанет ли день, когда семейство Крейтон наберётся мужества и душевных сил, чтобы снова собраться за одним столом и взглянуть друг другу в глаза? Элизабет подозревала, что это произойдёт не скоро.
Сейчас она сожалела, что сама не умерла. Все лучше, чем жить в чужом доме, среди ненавидящих тебя враждебных людей. Для этого семейства Элизабет теперь всё равно что заноза в теле. Все её ненавидят — после похорон ни один из домочадцев Гэррэта так и не пришёл её навестить. Можно подумать, что после смерти девочки она, Элизабет, обратилась в невидимку!
К ней даже слуги перестали обращаться за указаниями — перешёптывались о чём-то, принося еду, а потом уходили. Наверняка направлялись за распоряжениями к леди Кэтрин или Гэррэту, то есть поступали так, как было заведено в Чествике до её приезда.
Короче, здесь Элизабет никому не была нужна и делать ей было нечего.
Прежде она всегда находила спасение в работе — и в отчем доме, и в замке графа Рейвенволда. Безделье же совсем её доконало, и с каждым днём её всё сильнее терзала смертная тоска.
На восьмой день этого своеобразного заключения она проснулась на рассвете от громкого топота копыт. Топот удалялся, стихал, и Элизабет вдруг поняла: Гэррэт уехал из дому. Хотя после похорон она ни разу не разговаривала с мужем, ей довелось пару раз видеть его из окна, и по прежней упругой походке было ясно, что ему стало гораздо лучше.
В дверь постучали.
— Элизабет, это Кэтрин. Я знаю, что ещё очень рано, но… можно мне войти?
— Одну минуту. — Элизабет заметалась по комнате, прибирая разбросанные вещи. Затем она запахнула халат и босиком поспешила к двери.
В тёмном ещё коридоре со свечой в руках стояла леди Кэтрин. Как и Элизабет, она была простоволоса и куталась в халат.
— Не хотела тебя будить, но я только что говорила с Гэррэтом и решила после этого побеседовать с тобой. Мне кажется, это необходимо.
— Гэррэт уехал, правда?
— К сожалению, ты угадала. Но всё же позволь мне войти. Не хочу, чтобы нас подслушали.
— Входите, леди Кэтрин. — Элизабет, потупив глаза, отступила от двери.
Отчего у неё так тяжело на сердце? Видно, оттого, что Гэррэт уехал и его мать только что подтвердила это. А ведь она, Элизабет, знала, что рано или поздно это случится.